М. Аль-Джанаби - Философия современной мусульманской реформации

Если подобные сравнения основываются на исследовании составных элементов сил, участвующих в «восточном вопросе», и призваны пробудить энергию Востока, то сопоставление христианского Запада с мусульманским Востоком в итоге приводит к формулированию новых основ того, что можно назвать «исламом Востока». Сравнивая христиан с мусульманами, аль-Афгани указывает, что руководители христиан подчиняют религию мирским задачам, в то время как лидеры мусульман ставят мирские дела на службу религии. Христиане хорошо управляются со своими мирскими делами в соответствии с потребностями земной жизни, между тем как мусульмане не действуют согласно учению ислама и из-за этого не справляются как с религиозными, так и с мирскими задачами. Христианство призывает к примирению, невмешательству в политику, оставлению «кесарю кесарева», отказу от личных, национальных и религиозных конфликтов, однако христиане поступают наоборот. Они не придерживаются норм и заветов христианства. В то же время читающий Коран и знающий его историю понимает, что в нем содержится призыв к использованию силы ради отстаивания справедливости и права. Между тем дела мусульман прямо противоположны тому, к чему призывает Коран: в своих словах и делах они бездеятельны и покорны. Все это выглядит так, говорит аль-Афгани, словно христиане придерживаются Ветхого Завета, а мусульмане – Нового Завета.

Сравнение, приводимое аль-Афгани, призвано подчеркнуть характер конфликта и специфику различий между западно-христианским и восточно-мусульманским мирами, имея целью пробудить активность мусульман в отношении этого нового вызова. Однако он не столько ставит вопрос в плоскость непосредственного противостояния, сколько хочет подчеркнуть существующую отсталость восточно-исламского мира и указать на возможные факторы его возрождения. В своей глубинной сути его подходы затрагивали скорее историческое, идейное, политическое и культурное противоборство с самими собой, нежели сравнение Запада с Востоком, христианства с исламом. Они готовили почву для выработки новой формулы исламской ориентальности в её противодействии не столько Западу, сколько самому себе. И в этом заключается значимый идейный подвиг аль-Афгани. Пытаясь нащупать причину прогресса европейского Запада, он видит её в его отходе от христианства. При этом он не столько ищет пороков в христианской религии, сколько изображает реальную действительность, в том числе такую, которая противоречит самим установкам ислама. Прогресс и подъем Запада, указывает аль-Афгани, не является следствием его приверженности христианству, а скорее наоборот. В отходе от религии он не видит добродетели, а усматривает в поведении европейцев нечто естественное и в определенной мере необходимое, расценивая это как возвращение к себе, к своим первоначальным истокам. Он полагает, что европейцы возродили свои древние, дохристианские (греческие и римские) традиции. Христианство для них было лишь «галошей», верхней одеждой. К успеху их привело обращение к собственным (античным) истокам. Основываясь на данной посылке, аль-Афгани пытается построить соответствующий вывод о том, что возрождение мусульман должно базироваться на их обращении к их первоначальным истокам. Источник силы, прогресса и процветания мусульман – это ислам, ибо у них нет истории помимо ислама.

Однако если эта мысль обусловлена логикой параллельности Востока и Запада, христианства и ислама, то в её основе лежит осознание необходимости возрождения для успешного противостояния Западу при опоре на самобытность и тесную связь со специфическим историческим наследием мусульман. Здесь содержится глубокий посыл, согласно которому культура и цивилизация не могут благополучно развиваться без опоры на собственные силы. Они подобны живому существу – в том смысле, что помещение их в чуждую среду приводит либо к уродливой деформации, либо к естественной смерти. Если одной из предпосылок прогресса Европы стало обращение крупных поэтов эпохи Возрождения – таких, как Данте, Бокаччо и Петрарка – к светской проблематике, то в исламской культуре имеются сотни великих светских поэтов. Если гуманизм отражал реабилитацию человека путем высвобождения его из-под диктата церкви, то мусульманский мир никогда не знал подобного института. Что касается религиозной реформации в исламе, то она не могла быть лютеранской или кальвинистской. Вопрос не только в том, что ислам не знает церкви или некоего сакрального посредника между Богом и человеком, но и в том, что в нем присутствуют древние традиции различия между течениями, сектами и толками, а также право выносить самостоятельные богословско-юридические суждения. В связи с этим реформация предполагает в первую очередь преодоление культурного упадка и устранение восточного (турецко-османского) деспотизма, давящего на умы и чувства мусульман, посредством возврата к тому, что аль-Афгани называет «исламом справедливости и истины».

Аль-Афгани воплощает реальное продвижение по пути перехода от «исламской ориентальности» к формулированию новых принципов «ислама Востока», «ислама нового призыва», или «практического ислама». Неслучайно крупные мыслители мусульманского реформаторского движения придавали наибольшее значение политической альтернативе как необходимой предпосылке культурного прогресса. Деятельность аль-Афгани в зрелый период – деятельность политическая. Произведения аль-Кавакиби с точки зрения их сути и целей – это попытка обосновать исламскую рациональную альтернативу политическому деспотизму. В связи с этим сопоставление Востока и Запада, их противостояние исчезают у Мухаммеда Абдо и появляются у аль-Кавакиби. Задача добиться политической действенности в исламском реформизме аль-Кавакиби с неизбежностью побудила его обратиться к реальным обстоятельствам, связанным как с османским деспотизмом, так и с его давлением, обусловливающим сохранение отсталости перед лицом стремления Запада навязать мусульманскому миру свое политическое господство. По этой причине взгляды и суждения аль-Кавакиби близки к взглядам и суждениям аль-Афгани. Вместе с тем он превзошел аль-Афгани, увязав свои подходы в более системное видение реалий Востока вообще и Арабского Востока в частности.

Свой антидеспотический дискурс аль-Кавакиби адресовал Востоку в целом, хотя и сохраняя элементы исламской идентичности, то есть критически прилагая суждения о Востоке вообще к мусульманскому Востоку как его части. В своей книге «Природа деспотизма» он призывает жителей Востока осознать, что они «сами стали причиной своего состояния, и им не следует сетовать на других и на превратности судьбы» [31]. Это – адекватная формула «восточной самокритики» как необходимой предпосылки революционизирования реформаторского духа. Аль-Кавакиби неоднократно повторяет, что «все жители Востока, будь то буддисты, мусульмане, христиане, израильтяне или прочие, крайне нуждаются в мудрецах, не обращающих внимания на выкрики бездарных и глупых «ученых» и на невежественных и жестоких властителей. Им нужно обновить подход к религии… Они нуждаются в ясной основе, дающей им волю и счастье в жизни» [32]. Под «обновлением подхода» к религии здесь подразумевается преодоление отсталости и деспотизма. Аль-Кавакиби призывает всех к тому, чтобы обрести ученых, призванных обновить религию, действуя по своей свободной воле. Он требует устранения деспотизма политического («жестоких властителей») и духовно-религиозного («глупые ученые») в качестве первоочередных задач. Таким образом, речь идет о возрождении, соответствующем новому политическому сознанию с его стремлением к религиозно-политическому реформированию. Объединение мусульман, буддистов, христиан и израильтян в необходимости деятельной реформы означает объединение Востока с его социально-политическими проблемами и цивилизационной отсталостью на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков. Из этого следует, что в первую очередь необходимо заняться общественно-политической проблематикой и лишь во вторую – религиозной; в теоретических же рассуждениях аль-Кавакиби, напротив, на первое место выходит религиозное реформирование, а практическое решение социально-политических проблем отодвигается на второй план. Такой алгоритм диктовался логикой рационалистически-просветительской реформы, в своей абстрактности приближенной к истории естественной эволюции цивилизации и её необходимых принадлежностей. Осознание этого, благодаря его критическому характеру и глубокому реформизму, подводит аль-Кавакиби к вопросу о западно-восточном комплексе, в соответствии с которым Запад и Восток считались полюсами тогдашнего исторического бытия. Аль-Кавакиби подходит к специфике Востока и Запада с реалистическими критериями. В то же время он отталкивается от этих критериев как от критической предпосылки политического и культурного самосознания. К противоположности Востока и Запада он подходит не с использованием психологических и этических терминов, а ставит эти термины в рамки критического подхода к различию между Востоком и Западом с точки зрения систем, взглядов и позиций. В связи с этим он рассуждает о западном деспотизме и об ином, восточном деспотизме. Если первый отличается боязнью знания, опасается, как бы люди не узнали той истины, что свобода дороже жизни, не поняли сущности прав и того, как их можно отстаивать, не осознали, что такое человечность человека и в чем заключаются его функции, то восточные деспоты больше всего боятся науки. Деспоты дрожат перед силой науки, словно их тела – это порох, а наука – огонь [33]. Западный деспотизм разумнее и прочнее, но более податлив, а восточный деспотизм беспокоен, скоропреходящ, но сильнее раздражает. Если исчезнет западный деспотизм, на его место придет справедливое правительство, которое сделает то, что можно сделать в соответствии с конкретными условиями и возможностями. После ухода восточного деспота ему на смену приходит новый, еще худший деспотизм, и причина здесь в том, что жители Востока не задумываются о будущем [34].