Галина Калинина - Что играет мной? Беседы о страстях и борьбе с ними в современном мире

И здесь мы приближаемся к точке соприкосновения между новым, светским значением слова и старым, церковным.

Если вы помните, в конце романа Достоевского «Идиот», уже после убийства Настасьи Филипповны, князь Мышкин сидит рядом с Рогожиным и жалеет его. Сцена эта для читателя, далекого от Православия скорее всего остается абсолютно непонятной. Единственное объяснение, которое может придумать несведущий человек: Мышкин окончательно помешался. Помешаться-то он, конечно, помешался – не поспоришь. Но в то же время его жалость к Рогожину, с точки зрения человека православного, вполне обоснованна.

Страсть означает страдание. Страсть – это болезнь души. Здесь важно не спутать. Дело не в том, что страсть ведет к страданию. Нет. Страсть сама по себе болезнь, сама по себе страдание души.

Удобопреклоняемость ко греху, страстность человека – это та же болезнь. Как мы относимся к больному человеку? Мы его жалеем. Точно так же Господь относится к грешнику, к человеку, одержимому страстями. Но больной человек пытается лечиться, чтобы облегчить свои страдания и вернуться к нормальному состоянию. Если больной не лечится – так исключительно по собственной глупости. И для человека, одержимого страстями, логично было бы лечиться. Но разве многие из нас лечатся?

Для человека неверующего здоровье телесное – одно из главных благ. Недаром каждый день, приветствуя друг друга, мы желаем друг другу именно здоровья, говоря «здравствуй». Недаром медицина – одна из самых развитых областей человеческого знания. И тем не менее как часто мы ведем себя неразумно, пренебрегая своим здоровьем. Мы гонимся за деньгами, за славой, за развлечениями. Но какой толк богачу от его денег, если его разбил паралич? Какой толк от славы, если ты болен насквозь, так что даже насладиться плодами этой славы по-хорошему не можешь? То же самое с душевным здоровьем. Мы пренебрегаем им во имя чего угодно. Во имя выгоды, здоровья телесного, во имя удовлетворения своих мелких амбиций. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мф. 16, 26).

Мы не стремимся вылечить свою душу, а всего лишь принимаем время от времени таблетки обезболивающего, предназначенные для того, чтобы на какую-то долю секунды прекратить нескончаемую боль. Мы притупляем эту боль алкоголем, наркотиками, развлечениями, но не пытаемся вылечить себя, может быть, даже потому, что уже само страдание приносит некоторое удовлетворение.

По своему существу человек не может желать зла и отвращаться от добра, но может желать зла, принимая его за добро, и отвращаться добра, считая его злом. Невозможность различить подлинное зло от добра, как мы уже много раз говорили, и является причиной всех несчастий человека и следствием грехопадения.

Еще одним следствием первородного греха является неизбежность множества противоречивых желаний, вытекающих из чувства богооставленности – ощущения собственной неполноты и недостаточности.

После грехопадения воля человека от стремления к высшему благу – Богу устремилась к самому человеку: человек «стал как боги», чего и добивался дьявол, приняв облик змия. Вместо Бога человек возлюбил самого себя, себя поставил целью, а все остальное в мире – средством к самоудовлетворению. Помните? «Двуногих тварей миллионы для нас орудие одно…».

Таким образом, главным чувством, исходящим из самой глубины человеческой души, у падшего человека стало самолюбие, или эгоизм , при котором на первом плане находятся собственные интересы, стремление к приобретению личных преимуществ и избежанию неудобств, лишений, забота о себе.

Самолюбие порождает три основных греховных движения душевных сил: похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую , которые, собственно, и являются родоночальниками всего многообразия грехов и страстей, о которых мы уже говорили.

Мир, как совокупность человеческих отношений, есть овеществленное самолюбие, по словам апостола Иоанна Богослова: Ибо все что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек (1 Ин. 2, 16–17).

Все, что происходит в падшем человеческом обществе, в его истории, движется по действию этих трех «начал» [15] См.: Свт. Феофан Затворник . Начертание христианского нравоучения, Ч. 1. .

Похоть плотиесть ненасытимое желание удовольствий, или беспрерывный поиск средств, доставляющих удовольствие внутренним и внешним чувствам души. Похоть плоти заставляет считать единственной целью наслаждение, или жизнь в свое удовольствие, и любыми средствами стремиться достичь этой цели.

Похоть плоти оказывает влияние на все сферы жизни человека.

По отношению к религии и к Богу сластолюбцу свойственно легкомыслие, обращенность внимания на наружные предметы, поэтому он не может глубоко воспринять истины боговедения. Стремление к Богу и богопознание не могут укорениться в пустом сердце и увлеченным удовольствиями разуме, но подвергаются сильным нападениям от склонностей души, обращенных к «приятным вещам». Это делает такого человека не только равнодушным к вере и Богу, но и заставляет его вообще сомневаться в наличии таковых.

Верующего человека похоть плоти заставляет искать даже в храме Божием услаждения слуха и зрения. Таким людям непременно нужны и оперный хор на клиросе, и благозвучные ектеньи, и дьяконы с басом, как у Шаляпина. Они разглядывают убранство храма, наслаждаются произведениями искусства, им важно в богослужении не искреннее чествование Бога, а зрелищное исполнение обряда. В сердечной жизни им нужны удивительные чудеса, сладостные плоды молитвы, экстаз и восхищение. Гонения за истину их не вдохновляют, поэтому такие верующие предпочитают верить в благоприятные для Церкви времена. Такой тип религиозности часто встречается в католицизме, и зачастую люди именно в поисках органа и эстетики выбирают эту конфессию.

По отношению к себе . Сластолюбец весь занят удовольствиями, и при том только настоящими, говоря себе: Станем есть и пить, ибо завтра умрем (1 Кор. 15, 32). О будущем они стараются не думать, так как в душе боятся его. Поэтому даже начинающиеся скорби они не предотвращают, а словно страусы, которые прячут голову в песок, погружаются в новые наслаждения, пытаясь укрыться от неминуемого. Душа у них заброшена и сведена к психике, одно тело украшается и питается. Поэтому в таких людях нет никаких правил жизни, убеждений, они без царя в голове, и на них нельзя положиться. Они как огня бегают серьезных дел, требующих умственных и волевых усилий, поэтому о них забывают иногда раньше, чем те умрут.