Арон Белкин - Третий пол

Но вот однажды от артистов, побывавших на гастролях за рубежом, Рахим услышал поразительную новость. Оказывается, человека можно переделать – мужчину превратить в женщину и наоборот. Таких операций уже сделано немало. Один рассказчик уверял, что своими глазами видел балерину, которая раньше была мужчиной.

С этой минуты Рахим ни о чем не мог больше думать – только об операции, которая совершит с ним чудо полного перевоплощения. Он не будет больше изображать, подражать, притворяться – он станет настоящей женщиной! До сих пор его положение казалось молодому человеку в целом достаточно терпимым. Но теперь, когда он узнал, что выход есть, выяснилось, что дальше так жить просто невозможно. Стала просыпаться настоящая ненависть к своему телу, разительно отличавшемуся от тела женщины. Любой ценой нужно было избавиться от него!

В своем родном городе Рахим обошел всех врачей, но того, кто мог бы помочь ему хотя бы советом, так и не нашел. Не все даже слышали об операциях по перемене пола. И тогда Рахим решил отправиться в Москву.

Начал он с приемной союзного министерства здравоохранения и постепенно обошел все клиники и институты, хоть каким-то боком соприкасавшиеся с его проблемой. В первом же нашем разговоре меня поразила его осведомленность: он знал по имени и отчеству всех ответственных министерских чиновников, всех профессоров и академиков, всех директоров и главных врачей. Он знал, в каких странах и в каких именно центрах делают такие операции. Известна ему была даже их стоимость! Почти все, к кому молодой человек обращался, относились к нему участливо, думали, как ему помочь. Но решения не находилось.

Дважды Рахима помещали в клинику института эндокринологии на обследование. Может быть, думали специалисты, перед ними какой-то редкий случай гермафродитизма, который требует особых методов распознавания? Это сразу подвело бы какую-то объективную базу под настойчивое желание пациента сменить пол, а кроме того, послужило бы формальным оправданием хирургического вмешательства. Но все усилия оказались напрасными. Рахим был стопроцентным мужчиной. Ни малейших признаков эндокринной патологии, никаких отклонений в строении органов или систем!

Когда меня пригласили на консультацию, сразу же всплыл в памяти эпизод в сибирском лагере. Но в отличие от Дуси, этот пациент производил впечатление вполне здорового психически человека. Обаятельный интеллигентный мальчик, уравновешенный, спокойный, логично рассуждающий – при всем желании не к чему было бы придраться. Кое-что я все же про себя отметил. Ну, представьте себе: до девятнадцати лет жить только искусством, отдавать ему все силы, добиться успеха – и вдруг разом все оборвать. Не пожалеть ни прошлого своего, ни будущего. Век у артистов балета и без того короткий, большинство из них выходят на пенсию, не достигнув и сорока лет. Мне случалось общаться с танцовщиками, вынужденными надолго покинуть сцену из-за полученных травм, и я видел, в какое отчаяние их приводит именно эта потеря, потеря времени. А тут без всяких серьезных причин (так мне казалось по неопытности) артист сам похищает у себя это драгоценное время! Готов скитаться по больницам, обивать пороги всевозможных ведомств. Сроки уже измерялись годами. При этом Рахим говорил, что не отступит и будет добиваться своего столько, сколько потребуется, – и видно было, что это не слова. А сколько еще месяцев, а то и лет, займет адаптация, в случае благоприятного для него исхода? Как-то поневоле настораживала эта готовность пожертвовать карьерой, а возможно, и самой профессией.

И еще один штрих обращал на себя внимание. Говоря о себе, Рахим постоянно подчеркивал свою нерешительность, непрактичность – слегка даже не от мира сего. И это подтверждалось фактами. Молодой человек плохо представлял себе, как решаются элементарные житейские проблемы, кругозор его заметно ограничивался специфическими рамками балетного театра. Отношения с коллегами и особенно с руководителями он строил не как взрослый мужчина, а скорее как инфантильный подросток. Но все его поведение в Москве выдавало другой рисунок характера. Это дьявольское упорство, эта непреклонность в достижении поставленной цели, деловитость – откуда что бралось? И при этом в том, что не имело отношения к пробиванию заветной идеи, Рахим оставался таким же, каким его знали всегда…

Как оценить эти детали в поведении пациента? Далеко не сразу удалось мне найти ответ. В какой-то момент я вдруг понял, что ответ этот целиком зависит от того, как мы воспринимаем целевую установку: сочувствуем ей или считаем капризом, непонятной блажью. Представим, что речь идет о спасении жизни – собственной или кого-то из близких. Разве покажется нам чрезмерной любая жертва, если она способна отвратить беду? И разве не видим мы порой, как преображаются люди в минуты, когда что-то бесконечно важное поставлено на карту? В трусах просыпается храбрость, робкие и нерешительные собирают волю в кулак… Я впервые задумался: может быть, то, что мне кажется странным в поведении пациента, следует рассматривать не под углом нарушений в психике, а лишь как объективный показатель испепеляющей силы его желания?

Я пытался представить себе будущее Рахима. Он не сдастся, я уже понял это. Будет с тем же фанатичным упорством добиваться разрешения на операцию. Получит ли он его? Сомнительно. Ни один чиновник, ни один академик не возьмет на себя такую ответственность. Зато очень велика вероятность того, что в каком-нибудь высоком кабинете настырность юноши покажется подозрительной, и его направят психиатрам «на проверку». А результат такой проверки был в значительной степени предопределен, в особенности если направление подписывало высокое начальство. Поставить психиатрический диагноз было для врача намного безопаснее, чем написать в заключении «здоров». Если начальство отдало такое распоряжение, значит, у него были на то основания, некое мнение уже сложилось: проситель (чуть не написал «подозреваемый») был чрезмерно настойчив, осаждал занятых людей, отрывал их от дела, не слушал увещеваний, да и вообще, кто он такой, чтобы так навязываться со своими проблемами? И что же вы хотите сказать, это, по-вашему, адекватное поведение? Не подтвердить предположения начальства означало бросить ему вызов, косвенно обвинить в некомпетентности, в невнимании к просьбам трудящихся, в формализме, в бюрократизме. Ну, зачем врачу лишняя головная боль? Тем более, что от него вовсе не требовалось грубо сфабриковать диагноз. Разве нельзя интерпретировать идею перемены пола как бредовую, навязчивую? Разве нельзя назвать эмоциональной неадекватностью леденящее равнодушие, с каким Рахим стал воспринимать все остальные аспекты своей жизни, так много значившие для него раньше? Ну, а его упорство с которым он, вежливо выслушав аргументированный отказ, тут же записывался на прием к другому влиятельному лицу, – оно самым красноречивым образом говорило о снижении критики…