Наталья Ройтберг - Третий Полюс

Всё началось с того,
что я разучился говорить.

Слова рассыпались, словно горох,
раскатились по углам, напрасно
выворачивал пустые карманы, рылся в словарях.
Слова перестали что-либо обозначать и значить,
а стало быть, потеряли для меня всякий смысл.
Я стал их путать и перевирать,
ведь время — это совсем не «время»,
дорога — вовсе не «дорога»,
а «я хочу быть с тобой» едва ли выражает
даже тысячную долю того, что я чувствую
по отношению к любимому человеку.

Я решил, что будет намного лучше
просто молчать и наблюдать.
Тогда я увидел, что сгустки
потерянных, забытых,
невостребованных мною слов
висят в воздухе, дрожат, как мираж,

как раскаленная плазма над языками пламени,
над автотрассой в знойный летний день.

Можно просто их касаться
своим сознанием
и передавать другим.

Потом я разучился есть:
забывал, не хотел тратить на это время,
не понимал, зачем это нужно —
напрягать челюсти, мускулы языка, горло,
чтобы протолкнуть то, что называется едой,
внутрь себя и прислушиваться,
что же там происходит.

Я перестал одеваться.
Ходил простоволосый, нагой.
Моя кожа обветрилась, огрубела,
тело покрылось сыпью и пылью,
грязью, проказой, коростой-корой.

В довершение всего я разучился ходить.
Я остановился посреди тротуара,
запрокинул голову,
протянул руки вверх

навстречу небу
навстречу солнцу
и просто стоял

долго стоял
долго-долго
очень долго

долго-долго
догола
годы
голый
долу
до

Вот так я превратился в дерево

и вся моя нерастраченная нежность
вся моя не раз траченная нежность
сотнями нитей связала твои руки спеленала волю спутала твои мысли логические доводы умозаключения
ты не смогла не остаться
и мы долго плыли по тихой реке
что ж, этот маленький странный опыт
навсегда изменит выражение твоих глаз
позволит безошибочно определять «своих»
отражая
перевирая
постепенно стирая
сюжет о нас

Крохотные снежные барсы,
живущие в моем портсигаре,
с наступлением ночи выходят украдкой,
осторожны, как ангелы, чутки, как дети,
незаметны, неслышны, —
едва уловимы их тени
в светло-палевом отблеске лунного света.

Они кормятся патокой
прочь уплывающих сновидений —
сладковатой тягучей бессмысленной
легкой, как воздух,
и дают оседлать себя призракам — духам умерших,
новым душам, еще вознестись не успевшим.

Мчась по воздуху ввысь,
рассыпаются сотней мохнатых искристых
мотыльков, нимфалид, махаонов, огнёвок, ночниц,
превращаясь в пыльцу, серебристую звездную пыль,
ниспадая на землю пушистыми хлопьями пепла —
облачками воздушными — дымкой — клочками тумана,
оседая, свиваясь в кольцо — колесо — карусель
темных, плавно кружащихся
листьев — чаинок — махорочных крошек — снежинок,
обманувших часы, огибающих времени ход,
непреложно стремящихся лишь к маячку сигареты,

заблудившихся, не отыскавших
приют — утро — пристань — постель,
безнадежно потерянных, сбитых со следа.

Уплотняясь в душистый шершавый
рассыпчатый крупный табак,
возвращаются барсы в шкатулку с секретом.

О, видит бог, забвенье хуже смерти,
Остывшая любовь измены горче
И мнимого безумия нелепей
Зло и коварство суетного мира.
Король убит. Да здравствует король!
Блажен лишь мертвый шут да лицедеи.
Весь смысл предпринятой Создателем затеи —
Дать каждому поверить в свою роль.
Ах, если бы из всех возможных слов
Одно-единственное верным оказалось!
На острие клинка — бесславный приговор.
The rest is silence.

Если буквы были бы зернами,
светлыми, гладкими зернами,
бережно высадил бы их
в теплую рыхлую землю:
разные зерна разных алфавитов —
суахили, португальского, иврита.

Через время они превратятся
в чудесные, небывалые
растения и травы,
которые будут перешептываться на ветру,
каждое — на своём наречии,
безусловно, понимая друг друга.

Если буквы были бы птицами,
я кормил бы их крошками, как голубей,
и запустил высоко-высоко в небо,
выше солнца и звезд.

Спустя несколько тысячелетий они возвратятся,
неся в своих крошечных клювах зеленую поросль.

Конечно, буквы не зерна и, уж тем более, птицы.
Но в сердце моем проклёвывается росток.

Каждый раз, когда я читаю,
он становится чуточку выше, превращаясь в побег,

растет.

Читающий эти строки!
чтя Кодекс Электротока,
нанизывай web-горизонты
на зоркость мятежного ока.

Отважно курсорь по безбрежью
названий, цитат, фамилий,
легко прошмыгнув меж флотилий
бит-байтовского зарубежья.

Ах, невод коварен паучий!
Отыщешь ли порт Ариадны?
В тебе еще жив Ихтиандр,
Но Улиссу он не попутчик.

Нутро твое вывернет качка,
смешав заголовки и сноски.
Подпольным связистом Дубровским
шифруешь пробелы. Как датчик,
отстукиваешь посланья
в неровном чечеточном ритме —
пульсацию внутренней битвы,
прозренья безумства на грани.