Наталья Ройтберг - Третий Полюс

На пустых мостовых, на гранитных плечах полководцев,
На оградах, на арках, заброшенных задних дворах,
На бескровных фигурах, на крышах, распятых мостах,
На садовых дорожках, беседках былых царедворцев,
На машинах, чугунных решетках, на мертвых стволах
Колоннад, на фасадах, фонтанах,
На таинстве темных соборов,
Сфинксах, львах, никогда не бывавших
В окрестностях спальных районов,
На проспектах, проулках, немых площадей простынях —
Полнолуния стынущий пепел мучнисто-льняной,
Вторя сизо-белесой прозрачности низкого неба,
Не спеша совершает святую безмолвную требу,
Окропленную новой холодною черной водой,
Отражающей равно спокойно и вычурный профиль и фас
Кораблей, караваны домов, пучеглазые бусы
Светляков, облака, что нанизаны не по-русски,
Полуночных туристов на катерах, в лодках, и нас —
Мы на страже зари, под гипнозом узорчатой ряби,
Незаметно цедящей молчания нашего сок —
Сокровенность двоих несказанна,
Как бледно-лимонный восток
Или встреча с собою самим
В доверительном дружеском взгляде.

Оттого, что возможность дождей
постоянна в прогнозе,
здесь легко забывают вождей
и поэзию в прозу
превращают не глядя, у вод
пресловутый заимствуя круговорот.

Петербуржец — что твой Форест Гамп:
нахлебавшись истории вдоволь,
календарь игнорирует и циферблат,
заменив биографию датами хроник.

Достоверность пространства низка:
есть белесая ночь и туман,
корабли и обрывки моста,
все, что более, — бред и обман.

Потому этот город не есть
просто город:
растворяешься медленно, весь,
даже спрятавшись с носом за поднятый ворот.

Признавая угрозою только людей,
принимаешь все прочие метаморфозы
оттого, что возможность дождей
постоянна в прогнозе.

Расскажи мне про город,
куда на рассвете врывается ветер,
наполняя надеждой сердца от субботы к субботе,
где душевнобольных и бездомных развозят в каретах,
где бессонницы блажь у оконных пролетов.

Расскажи мне про город, где завтрашнее ускользает,
где подростки владеют отменно искусством паркура,
где центральная площадь морщинится старою дурой,
где все жители делятся на несчастливых
и тех, кто летает.

Расскажи мне о городе-книге, о городе-древе,
чья судьба есть возможность, умноженная на бремя,
расскажи, расскажи! может быть, я поверю —
не сказке, так были.

Ты идёшь на балкон.
Расправляешь крылья.

перед отъездом он тщательно брился и чистил китель,
на дно чемодана клал ею связанный свитер,
шутил, но сквозь смех просачивалась нервозность,
стекая на пол молчаньем прощальной позы.

до самого порта один за одним грыз фильтры,
пытаясь в уме поделить километры на литры
соленой тяжелой живой горбоносой влаги,
дробящей кресты-отраженья Андреевских флагов,

на синие дни и такие же синие ночи,
на рябь торопливых волнистых заученных строчек.
он знал, что ветра сильнее тугой парусины,
что SOS — это две шторм-волны с кругом посередине,

что в водах равно опасны и «под», и «над»,
и меток не высечь, чтобы идти назад,
и не возвращались, ложась на смертельный курс
ни «Адмирал Нахимов», ни юный «Курск».

скрипач стоит на крыше, на краю, касаясь облаков,
он дарит небу музыку свою
и тем, кто может
её услышать
стоит скрипач на крыше
в любое время года и погоду
играет для
инженера Алексей Иваныча
который живет на Салтовке
спешит сейчас на рынок за картошкой
и думает о нового моста проектном чертеже
для его жены
Елен Ивановны
дежурной медсестры наркодиспансера —
смех заразительный, грудь пышная,
привычка квартиру пылесосить по ночам
для их стерильной кошки Бонапарта
для дворничихи Женьки
у которой
нет, не было семьи, не будет
она всегда в подпитии и любит поболтать
едва знакомым собеседницам
целует руку на прощанье

для Танечки, работницы детсада —
мне 28 лет, люблю детей,
не склонна к полноте, своя квартира
у Тани
подобие нелепого отростка
свисает безобразно вместо правой кисти
для школьника Сергея
он идет по главной улице к театру
взять билет на пьесу
для Ростика и Стаса — скэйтбордистов
для местного юродивого Гришки
он носит летом и зимой
двойную красную разодранную шапку
и жуткую улыбку Гуимплена
для беззубого Витька
лохматого подростка
он разносит
по электропоездам
газеты, вшей и приступы тошноты
для мальчиков субтильных в узких джинсах,
что прыгают, ныряют, колесят,
летают на своих велосипедах
под самым носом
у памятников умершим великим
для кришнаитов
для капоэйристов
скрипач играет для

голубей, бродяг, собак бездомных,
студентов, бизнесменов, стариков,
для пустырей и тротуаров,
деревьев, фонарей, вокзалов,
фонтанов и подъемных кранов,
метро, подземных переходов,
дымящих фабрик и заводов
с их громким гулом
скрипач играет,
в такт попадая каплям дождевым,
кружащимся снежинкам,
в унисон с дыханьем ветра
в едином ритме с городом, который
работает спит дышит говорит
на тысяче наречий
но порой
прислушивается
к тем негромким звукам —

там, на крыше,
стоит скрипач
и он играет, он играет

В лабиринтах метро — сотни мертвых минут,
Турникетный Харон открывает маршрут:
По ступеням вниз, где течет Стикс,
Где не говорят и отводят взгляд.

Схема линий врет, машинист ослеп,
На табло — отсчет
Нас самих к себе
Возвращенья. Речь
Идет однако о числе невстреч
Ни с собой, а значит и ни с другими
(Но зачем дано человеку имя?)

Глух и нем, плыву по тоннельным венам,
Превратившись в атом Метрополитена,
В монотонный гул, в очередность станций
За окном, в безликость толпы-скитальца.

Словно шарик, загнанный в лузу,
Дубликатом став ненужного груза,
Засыпая, в угол забьюсь,
Позови меня во сне — я очнусь.