Арон Белкин - Третий пол

Детство не оставляет в памяти тяжелого следа, но оно, строго говоря, никогда не кончается. Вырастая, эти люди остаются глубоко инфантильными, зависимыми. Они не способны принимать самостоятельные решения, активно строить свою жизнь.

Другой характерный способ защиты я бы назвал самоотрицанием. Дети замыкаются в себе, сосредотачиваются на переживания своего «уродства», «безобразия», «никчемности». Они словно бы спешат настолько отравить себя этим остро негативным отношением, чтобы стать нечувствительными к любой грубости и недоброжелательности со стороны окружающих. Но тем самым обрекают себя на одиночество, на тусклое, безрадостное существование.

Наблюдений такого рода у меня немного, но это позволяет говорить о том, что этот тип встречается редко. Ведь я проводил исследование среди своих пациентов, а чтобы ими стать, требуется проявить хотя бы минимум активности, желания улучшить свое положение, что несовместимо с постоянным самобичеванием. Подозреваю, что век таких людей короток. Они живут, пока есть кому хотя бы элементарно о них позаботиться.

Женя, Алеша – они демонстрируют нам третий способ защиты, встречающийся, по моим данным, наиболее часто. Алеша, как мы помним, назвал его мимикрией. Ребенок вступает с окружающим миром в сложную и опасную игру – наподобие шпиона, заброшенного во вражескую страну, он выдает себя не за того, кто есть. Как он это делает, мы уже знаем, но поразительно то, что действуя в одиночку, ничего не зная о себе подобных, о прибегает к тем же стандартным способам маскировки, что и они.

Конспирация дает ему возможность занять вполне приемлемые жизненные позиции, развить интеллект, достичь экономической независимости. Но финал этой игры предопределен, она никогда не кончается победой отчаянного игрока. И дело даже не в том, что с возрастом камуфляж становится все более бессмыслен. Один обман тянет за собой другой, одна ложь требует подкрепления другой ложью, и в конце концов наступает момент, когда личность уже не может противостоять этому нагромождению неправды.

Все три способа защиты по своему характеру детские. В их основе, хоть и в разных формах, бегство от действительности, замена продуктивных решений бессознательными психологическими комбинациями. Но так ведь и время появления этих защитных реакций – ранее детство, когда даже несравненно более простые проблемы непосильны для едва проснувшегося разума. Показательно другое: с течением времени они не меняются. В двадцать лет человек ведет себя так же, как привык в пять. И это – первый симптом серьезной психической деформации.

Еще один вопрос все время напрашивался: почему, встречая со всех сторон открытое неприятие, никто из моих пациентов никогда не взбунтовался? Мы же знаем, как это обычно бывает с детьми и в особенности с подростками, попавшими под пресс неблагоприятных обстоятельств. Их протест может принимать дикие, необъяснимые формы, оборачиваться хулиганством и явным криминалом, но без труд прочитывается истинный смысл – человек отвечает злом на зло, он предъявляет обществу свой суровый счет, требует от него исправления ошибки. Почему же в нашем случае не срабатывает эта, казалось бы, всеобщая закономерность? Изучение множества биографий привело меня к такому выводу: мешал страх. Парализующая боязнь оказаться в полнейшей изоляции, быть отвергнутыми даже теми немногими людьми – родителями, приятелями, – которые проявляли хотя бы видимость понимания и сочувствия.

Обратил я внимание и на то, что упреки в жестокости, обращенные к окружающим, далеко не всегда подкреплялись конкретными фактами. У многих гермафродитов в такой форме проявлялась сильнейшая мнительность – они все истолковывали в невыгодную для себя сторону. Смотрит на них соседка в упор – значит рассматривает, подозревает. Посмотрела и отвернулась – тоже плохо, это она делает вид, что ничего во мне не замечает. Две женщины о чем-то разговаривают, улыбаются – конечно же, речь идет обо мне, это надо мной они смеются. Не ладятся отношения со сверстниками – десятки могут быть для этого причин, но тут объяснение всегда наготове: «Это потому, что я такой.»

Я уже говорил: убийственный силлогизм «я не как все, следовательно, я плохой» не требует каких-то специальных толчков извне. Он выстраивается самопроизвольно, в особенности когда болевая точка лежит в области пола. Тут по-другому обозначается проблема. Чтобы сознание своего частного недостатка не перерастало в тотальный комплекс неполноценности, с ребенком нужно работать, помогать ему психологически справиться со своей бедой. Примерно так, как работают мои коллеги и обученные ими родители с детьми, имеющими какие-то физические изъяны. «Да, ты плохо слышишь, но смотри, какой ты способный, как быстро все запоминаешь, как легко решаешь задачи, какие у тебя ловкие, умелые руки», – всегда можно найти, за что зацепиться, что обыграть, чтобы повысить самооценку.

В рассказах же моих пациентов ничего подобного не промелькнуло ни разу.

Да, положа руку на сердце – все они выглядели людьми, мягко говоря, странноватыми, нередко ущербными. Очень трудно бывало вступить с ними в общение, выбрать нужный тон. Но я все больше и больше убеждался – такими они не родились, в том смысле, что никакие их биологические особенности не ответственны за эту психическую изломанность. Она целиком – продукт комплекса социальных условий. И эту гипотезу, с моей точки зрения, полностью подтверждает пример моих же собственных пациенток – тех самых, которым удалось счастливо избежать общей трагической судьбы «Ермафродитова рода». Они не испытали неразрешимых трудностей половой самоидентификации, им незнакомо осталось непереносимо тяжкое состояние отверженности, отщепенства. И большего, при прочих равных условиях, для полноценного формирования личности не потребовалось…

Просматривая сейчас, после долгого перерыва, наш старый фильм, я обратил внимание на то, что не бросалось в глаза раньше: на его мажорное, оптимистическое настроение. Все улыбаются! Врачи, медсестры, пациенты, их родственники… У меня самого в кадре такое лицо, будто мы снимали рекламный ролик, а не фиксировали на кинопленке строго научную информацию. Я подумал: если бы лента была звуковой, какая музыка подошла бы в качестве фона? И тут же уловил внутренним слухом: «нам нет преград ни в море, ни на суше…»

Конечно, мы все были тогда если не молоды, то намного моложе, чем сейчас, вот первое объяснение. И под стать свойственному этому возрасту, ощущение простора, огромных перспектив была ни с чем не сравнимая творческая радость, приносимая нашей работой. Мы чувствовали себя первопроходцами, первооткрывателями. Никто до нас (в нашей стране, имею я в виду, но в условиях «железного занавеса» такие оговорки никакой роли не играли) не вступал в единоборство с природой, провинившейся перед нашими пациентами, и уж подавно никто не выходил из этой схватки победителем. У нас же, черт возьми, это хорошо получалось!