Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 12

Шумихой и суетой тут делу не поможешь; это можно осуществить, только все тщательно продумав и подготовившись. Усилий может потребоваться не больше, чем их затрачивают великие державы на нашей планете, сколачивая блоки и приближаясь к пропасти новой мировой войны. В результате этих усилий должно быть создано всемирное целое вместо ряда крупных, но разрозненных частей. Но на стороне войны всеобъемлющая косность, которая маскируется под уважение к традициям, трезвый консерватизм, добродушное приятие порядка вещей таковым, каков он есть, и недоверие к «диким» революционным идеям. Очень многие люди более или менее уверены, что, какие бы катастрофы ни угрожали им, нынешней общественной системы, единственной системы, к которой они считают себя приспособленными, на их век хватит. Это стало рефлексом. Им кажется, что они не смогут начать сначала. Они будут кричать «ура» при виде своего клаверийского леопарда, завывать, едва заслышав национальный гимн, и надеяться, что уцелеют, когда будут свирепствовать газ и огонь. Мир без войны кажется им слишком странным, возвышенным, чистым, и там они со своими привычками, понятиями и манерами окажутся в невыгодном положении. А так они держатся за старину и надеются на лучшее, но на самом деле лучшего что-то не видно, будущее не сулит ничего доброго, а опасность растет.

Я говорю не о массе, чьи мысли и желания часто диктуются со стороны, а о тех людях, которые обладают способностью мыслить самостоятельно и могут активно способствовать творческим усилиям общества, направленным на его освобождение. Правда о войне известна этим людям до конца или почти до конца, и если они возьмутся за дело, выход будет найден. Однако сегодня они стараются сдержать пропаганду таких идей или даже помешать ей всеми силами. Эти идеи давно уже волнуют их самих, и они боятся сделать их достоянием большинства. Поэтому писатель, всерьез изображающий нынешнюю обстановку, попадает в печальное и вместе с тем смешное положение. Когда он излагает свои взгляды на будущее, современники считают его безумным мечтателем, выдвигающим сумасбродные идеи. Так его называют даже многие из тех, кто в душе соглашается с ним. А когда его взгляды оказываются оправданными и он торжествует, все, что он может сказать, уже будет банальным. Всякий будет знать то, что он открыл, и немногие поймут, что это когда-то было открытием.

Среди множества посетителей красивого замка-музея на Луаре сегодня найдется мало людей, способных понять, как это такая веселая и приятная с внешней стороны жизнь могла сочетаться с существованием темниц, пыточных камер и как могли люди прятать еще не остывшие трупы в какой-нибудь сотне шагов от зала, где шел пир горой. Жизнь пятнадцатого столетия уже не укладывается в сознании людей. Придет день (и день этот очень недалек), когда наш воинственный мир тоже будет казаться непостижимым. Тогда в поступках Пауля Зелинки люди не найдут ничего героического: он станет просто примитивным человеком, жестоко поправшим собрание живописных и милых древностей.

Но в настоящее время, когда эти самые древности определяют нашу жизнь, я сомневаюсь, что мой фильм о Пауле Зелинке будет поставлен, а если это и удастся сделать, то вряд ли его охотно станут показывать массовому зрителю. Возможно, цензура даже будет колебаться, а нет ли в фильме чего-то такого, что может подорвать «политические устои». На издание сценария в виде книги, слава богу, смотрят иначе, во всяком случае, сейчас. К сожалению, даже один из тысячи людей, которые охотно посмотрели бы фильм, вряд ли когда-нибудь прочтет этот сценарий.

Его удивительные приключения в нашем переменчивом мире

Когда сэр Басси Вудкок пригласил мистера Парэма сопровождать его на спиритический сеанс, тот поначалу несколько растерялся.

Мистер Парэм не желал иметь ничего общего с этими сеансами. Но не отказываться же от случая провести вечер в обществе сэра Басси Вудкока!

Сэр Басси Вудкок был одним из тех неотесанных плутократов, с которыми по нынешним временам приходится поддерживать знакомство человеку мыслящему, если у него есть хоть малейшее желание быть не просто зрителем в театре жизни. В наши дни эти богатые авантюристы оказываются необходимым связующим звеном между высокой мыслью и низменной действительностью. Весьма прискорбно, что нельзя избежать этого тягостного и унизительного посредничества, но в нашем непостижимом мире без этого, видно, не обойтись. Человек мысли и человек действия необходимы друг другу, во всяком случае, человеку мысли это сотрудничество необходимо. Платону, Конфуцию, Макиавелли — всем им пришлось искать своего государя. В наши дни, когда обходятся без государей, мыслителям надо всячески добиваться поддержки богачей.

Богачей, пригодных для этой цели, найти не так-то просто, да к тому же с ними зачастую очень нелегко иметь дело. В сэре Басси, например, много такого, чего не вынес бы человек высокого интеллекта, не умея он в совершенстве владеть собой. Сэр Басси — румяный, веснушчатый коротышка, нос у него вылеплен небрежно и резко, в манере современных скульпторов, рот прорезан кое-как; он коренаст, что уже само по себе раздражает его высокого, стройного собеседника; двигается сэр Басси быстро и порывисто, что нередко отпугивает людей и всегда свидетельствует о полном отсутствии сдержанности, без чего невозможно представить себе культурного человека. По всем его повадкам сразу видно, что он — как бы это сказать — прожорлив. В разговоре он не терпит ни минуты молчания, ни за что не даст вам выдержать внушительную паузу, а мистер Парэм, издавна привыкший беседовать с бессловесными студентами, чем-чем, а уж искусством паузы владел мастерски. И речи мистера Парэма очень сильно проигрывали, если его лишали возможности многозначительно помолчать. Но сэр Басси ничего в этом не смыслил. Стоило многозначительно замолчать, как он тут же переспрашивал: «Как вы сказали?» — и все пропадало. Любимое его присловье было «поди ты». Он то и дело повторял его на все лады, ни к кому в отдельности не обращаясь. Присловье это ровно ничего не значило, а впрочем — и это куда неприятнее, — могло означать все что угодно.

Происхождения он был самого скромного. Отец его — лондонский извозчик, мать — сиделка в туберкулезной больнице в Хэмпстеде (имя «Басси» она позаимствовала у одного из самых дорогих ее сердцу больных), а сын, уже в четырнадцать лет одержимый честолюбивыми замыслами, решил не тратить силы на популярные лекции в университете и нанялся к болтливому рекламному агенту, ибо, как он выразился, «от этой чепухи нет никакого проку». «Чепуха» — это, с вашего позволения, были Вордсворт, Реформация, Морфология растений и Экономическая история в изложении мрачно-насмешливых молодых джентльменов с изощренным умом, питомцев старейших университетов.