Витаутас Жалакявичус - Легче воспринимай жизнь

— Нет!

— Чувствуете, чувствуете…

Ушел к матери. Мать орудовала швейной машиной. Шила занавеску. У нее что-то не получалось. На строчке появились петли.

— У меня не получается. Машина устала, — она улыбнулась. — Посмотри. Отец поковыряет, бывало, вот здесь…

Пранас поковырял, и машина заработала.

— Спасибо.

— Ты против этой девушки? — спросил Пранас. — Ты ее знаешь?

— Нет. Но я видела, как ты бесцеремонно ее увел. Она не обязана нам помогать. Мы должны надеяться только на себя и на друзей. Не забудь, все тебя видят по-особенному и ты должен вести себя скромно. Скромнее других.

— Разве я не так себя веду?

— Ты не видишь себя со стороны. Делан свое дело, но тихо. А ты у меня немножко революционер. Та-та-та-та! Та-та-та! Они там не развалят стену?.. — она имела в виду удары молотка в кухне.

— Не должны.

— Может быть, хватит на сегодня? — попросила мать.

Пранас тоже так думал. Пошел на кухню и извинился. Длиннющий парень надел резиновый плащ, рукава которого еле-еле доставали до локтя, и сказал:

— Но завтра у меня своя работа. Знайте.

— Значит, послезавтра. Столько ждали — подождем.

Вернулся и уселся напротив матери. Она строчила и время от времени поднимала на него глаза.

— Так трудно было без тебя, — она пожала плечами. — Не потому, что никого не было. Потому, что тебя не было.

Он сидел и смотрел, как она легко и ловко шьет.

— Если у тебя есть какие-нибудь планы, поделись с отцом. У него особенный ум. (Да.) Опыта, который человек набирает в страданиях, нельзя заменить никакой книгой. (Да.) Посмотри, там молоко, наверно, уже остыло, — она имела в виду молоко с медом у изголовья отца.

Он смотрел на нее и думал, что и отец и отчим были правы, выбирая именно ее среди тысяч других девушек.

Йонас кончил заниматься с дочкой инженера, той шестнадцатилетней, у которой порок сосудов и добрые боязливые глаза, как у дичи.

— Я тебе оставляю вот эту резиновую игрушку. — Он, естественно, считал ее ребенком. Подал ей в руки двухцветный резиновый ремень. — Каждые два часа ты должна физически развлечь себя, — он сказал именно «развлечь». — Должна чувствовать усталость, но не утомление. Можешь подтягивать руками, можешь опираться в ремень ногой. Свобода фантазии.

— Я люблю танцевать, — сказала девушка. — Это тоже гимнастика.

— Конечно. Ты прекрасно танцуешь. Но это очень односторонняя гимнастика.

Она включила музыку и стала танцевать. Ему стало грустно и захотелось поскорее уйти.

— Знай меру, — сказал он девушке и простился: — До завтра!

Спускаясь по лестнице, чувствовал силу и здоровье своих мышц и какую-то светлость в голове. Для пущей важности выпятил грудь и, независимо насвистывая мелодию, что мучила его со вчерашнего вечера, пошел к «Жигулям».

…Еще издали он стал сбавлять скорость и начал думать, что никогда не поздно развернуть машину и поехать «в любую обратную» сторону. Потом он подумал: можно не доехать и развернуться. Но что изменится, если он проедет мимо и только потом развернется и поедет домой? Он волен выбирать — не доехать и развернуться. Но что изменится, если судья. Подъехав к желанному дому, он затормозил, бросил машину и пошел к двери. У палисадника с увядшими цветами под открытым окном стоял велосипед. Не могло и быть лучшего предлога зайти. Дверь была не заперта, и он вошел. На пороге постучал себя пальцами по лбу: легче, Йон!

Когда послышался шум тормозов, Пранас поднял голову и сказал:

— Гости?

— Никто у меня не гостит, — тихо сказала Инга.

Они играли в детскую игру «свинку», и вся колода была разложена на белой вязаной скатерти. Они по очереди брали со стола по карте и поглядывали в окно.

— Это наш доктор, — сказал Пранас.

— Похоже, — сказала Инга.

— Очень похоже, — сказал Пранас и взял карту. — Один к одному. Как два трефовых валета.

За окном мелькнула фигура и послышались шаги в сенях.

— Эту игру можно играть втроем? — спросил Пранас.

— Конечно. Входите!

Вошел Йонас и обрадовался: «О-о!».

Все обрадовались.

— Мы ждем тебя, — сказал Пранас.

— Вы знали, что я приеду?

— Мы видели, что ты приехал.

— Я увидел твой велосипед, — сказал Йонас.

Это могло сойти за правду. Инга убрала соломенную плетенку с нитками для вязания и освободила ему стул. Йонас сел и оглядел ее.

— Ты разыскивал меня? — встревожился Пранас.

— Нет, — усмехнулся доктор. — Напротив. Хотел бежать от тебя.

— Нужно было предупредить, — сказал Пранас.

Ее Единственный лежал на лоскуте коврика, прижав голову к полу, и внимательно присматривался к одному и ко второму.

— Единственный! Здорово! — сказал доктор.

Вдали, в полях, мужской голос запел, призывая седлать коней, ибо за семью реками, за семью лесами по нас сохнут девицы.

— День получки, — сказал Йонас. — Это еще одинокий волк.

— Угу-у!..

— Бывало, к полуночи начиналась поголовная езда за недостающим вином «за семью лесами, за семью реками». Ездили на чем попало — на тягачах, тракторах. Президент нынче в день получки собирает в сейф ключи от всего транспорта.

— От твоего тоже? Нет? Безрассудно, — засмеялся Пранас. — Кстати, я выступил от твоего имени и получил от него и самосвал и грузовик. Так что спасибо тебе.

Игра закончилась, и Инга собрала карты в колоду.

— Я уже говорила. Угостить ничем не могу. Довольствуюсь малым, потому как хочу ровно столько, сколько могу иметь.

Пранас незаметно запел старую балладу «из первого диска», постукивая ладонью по столу. Йонас подпевал ему, развалившись на диване, покрытом красным бархатом. Над диваном на нитке висела плетеная соломенная жар-птица. Инга взяла на колени Единственного.

— И ты! И ты! — подстрекнул Пранас. — Вместе!

Она покачала головой и еще тверже сжала губы. Она не знала слов. Не знала музыки. Слушала, смотрела в окно и думала, каким удачным бывает день получки. И еще она думала, что сколько ни думай, что ты другая, а ты все равно «ты».

Стоял зеленый дом у дороги, и мимо ехали машины, а в машинах люди, и никому не было интереса до того, кто поет в этом доме и зачем там поют и зачем сажают цветы под окном.

Когда опустились сумерки и Инга выпустила Единственного побегать по палисаднику, Йонас встал с дивана.

— Благодать, — сказал. — Я, кажется, разгрузился.

Потом он спросил:

— Ты не начал работать? Некогда? Ничего. Пройдет неделька-другая, ассимилируешься.

Пранас не знал. Ткнул себя пальцем в живот.

— Мутное какое-то чувство. Ожидание чего-то. Похоже на изжогу или угрызиение совести.

— Не исключено, — сказал Пранас.

— Отчего? Напротив, я должен чувствовать моральную компенсацию. Наконец-то вместе с матерью. С отцом.

— Это не сразу приходит… Компенсация.