Витаутас Жалакявичус - Легче воспринимай жизнь

Пранас проснулся, как он подумал, от ночной прохлады. Подошел к окну и удивился яркости звезд, усеявших небо над всем миром, именуемым отныне «поселок Крюкай». По мокрой площади от амбулатории к дому председателя шел мужчина в белой сорочке, без пиджака. Воздух был пронизан бесконечностью звуков, что издавали сады и лес, которые вились и переплетались в единое целое. Он старался различить природу этих звуков, но кроме голосов ночных птиц и скрипа одинокой калитки или ставни, ничего больше не опознал. Озяб и закрыл окно. Хотел было лечь снова в свою старую забытую кровать, но услышал шарканье шагов па лестнице за дверьми. Вышел в коридор и зажег свет. На лестнице стоял отец, весь в белом и худой, в нижнем белье, которое висело на костлявых плечах.

— Что вы делаете? — спросил Пранас.

— Проверял внизу котел.

— Разве была необходимость?

— Добре. Добре, — смущенно улыбнулся и опустил глаза.

— Вам ведь велено лежать. Как вам не совестно?

— Добре. Добре. — И тихо пошел по ступенькам вверх.

— Голый, ночью, па сквозняке.

— Добре. Не сердитесь. — Сверху он сказал: — Не говорите матери, что вы видели меня тут.

Утром в лабораторию пришла Инга. Она принесла анализы.

— Анализы поставьте па окно. А собачку выпустите за дверь, — сказал Йонас. Он был в больших темных очках, которые только подчеркивали припухлость правой скулы.

— Имя? Фамилия?

Она сказала.

— Раздевайтесь. До пояса. Адрес?

— Не знаю, — сказала, — не интересовалась. Зеленый домик при въезде…

— На доме разве ничего не написано?

— Может быть, — сказала. — Я посмотрю.

— Детскими болезнями болела?

— Наверно.

— Корью? Дифтеритом?

— Пишите.

— Сейчас на что жалуетесь?

Она не ответила. Он не настаивал. Постучал пальцами в спину, в грудь. Послушал.

— Сядьте. Положите ногу па ногу… Выпрямьтесь.

Она горбилась, и Йонас угадал, что она стыдится своей неловкости.

— Прилягте. Вдохните. Выдохните. Вы болели туберкулезом?

— Да.

— Лежали в стационаре?

— Да.

— Одевайтесь. Спасибо. Вы должны пить молоко в большом количестве, больше бывайте на воздухе, спите при открытом окне, витамины — в комплексе… — Потом он еще сказал: — И больше белков. Вы должны увеличить свой вес… Сделайте рентген.

Он подал ей рецепты и направление и еще два больших листа, что заполнил нынче ночью.

— Не ради службы, а ради дружбы — отдайте в контору табель амбулатории…

— Разрешите идти?

Сестричка подала ему кофе, он поднес горячую чашку к губам и обжегся. Инга пошла вдоль улицы своей неуклюжей боязливой походкой, казалось, главное для нее — перенести свое тело в другое место и остаться при этом никем не замеченной.

…У дома Вайткусов тем временем происходило нечто похожее на бомбежку или обстрел. Из окна чердака вылетали предметы, вещи и свертки, падали с десятиметровой высоты, грохались и поднимали клубы пыли. Инга остановилась, с жадностью и непосредственностью ребенка наблюдала за процессом разрушения. В окне второго этажа была видна голова матери. На лице ее была написана гордость, и смущение, и растерянность.

— Бомбежка! — мать так и сказала женщине с собачкой на руках.

Разрушение и вправду имеет свое обаяние и свою притягательность не меньше, чем творчество. Об этом можно было бы судить по лицу Пранаса, который с топором в руках на чердаке расправлялся со старым шкафом.

— Разве этот шкаф здесь мешал нам? — спросил отец.

— Па, уйдите в комнаты, — попросил Пранас. — Не следует дышать пылью.

— Добре. Добре.

В руках отец держал плетеную корзину, он нагибался, хватал с полу какую-нибудь мелочь, казавшуюся ему нужной и не заслуживающей казни.

— Как говорится, — сказал он, осторожно, на цыпочках приближаясь к сверткам старых газет, — как говорится, чтоб вместе с помоями дитс не выплеснуть…

— Уйдите, ради бога, — сказал Пранас. — Эго знаете, как в плохом театре!

— Все бывает. Не сердитесь, Прашоша…

Потом отец появился во дворе.

— Не нашел?! — спросила мать из окна.

Отец трагически потряс головой.

— Ищи, — сказала мать. — Двенадцать лет моего труда!

Отец потопал к груде осколков и стал разгребать руками.

Это Инга, которая все еще стояла поблизости и глядела, это она крикнула:

— Не бросайте! Человек внизу!

Пранас высунул голову и увидел отца, суетившегося внизу, Ингу с собачкой и нескольких подростков, что зевали за забором.

— Папаша, вы нарочно смешите народ?

— Не нарочно, не нарочно, — приговаривал отец, одержимый одной лишь мыслью, что он должен спешить.

— Посторонитесь, папаша.

Отец отскочил в сторону, глядя на падающую дверцу шкафа, сморщился при звуке соприкосновения ее с землей и снова пошел вперед.

— Папа, я бросаю, берегитесь! — было слышно сверху.

Отец сторонился, не в силах совладать с возбуждением, которое трясло его, подобно лихорадке. Битва кончилась с приходом Йонаса. Он свистнул, сунув два пальца в рот, и крикнул:

— Пранюша! Отдохни!

Потом он увидел отца, успокоив его совершенно естественными словами, которые он повторял, улыбаясь: «вы правы», «только так, как вы говорите» или «это разумно».

— Когда с глазу на глаз с несчастьем, многое понимаешь лучше, — сказал отец.

— Вы правы, — искренне сказал Йонас. — Зря только меня не слушаетесь. Вы должны отлежаться после простуды.

— Отлежимся. Корову только подоить… Слышите, она зовет меня.

— Подоим.

Отец вошел в комнату и сказал:

— Не нашел… Может, плохо вижу?

Мать махнула рукой.

— Не думай. Ложись.

— Второе одеяло ему дайте, — сказал Йонас. — И сразу антибиотики. Снотворное имеете? Дайте ему две таблетки.

Когда появился Пранас, весь в пыли и паутине, обсыпанный стружкой, Йонас сказал:

— Старый, последнее тебе предупреждение. Если я еще раз засеку папаню на ногах, вспотевшего, мечущегося по поселку в то время, когда у него в легких пертрубация воспалительных процессов, считай, что меня больше в этом доме нет. Я внятно говорю?

— Он встает и идет, — сказала мать. — Не закрывать ведь дверь на ключ?

— Закрывайте, — сказал доктор. — А что особенного? Посидите с ним у постели…

— Я сижу, — сказала мать. — Но это его раздражает.

— Раздражать папашу не стоит. Он и так в состоянии шока от всех революций, что происходят в доме и в собственном организме. Давайте побольше снотворных. Пусть поспит.

— Может быть, позавтракаете с нами, доктор? — спросила мать.

— Да, — сказал Йонас и уселся за стол. Взглянул на Пранаса: — Чего глазеешь? Пойди помойся, чучело!

— Очки, смотрю, фирменные у тебя, — подмигнул Пранас, — как у негритянского певца!

Пранас помылся, вытерся мягким полотенцем и зашел к отцу в комнатушку.