Вадим Трунин - Портрет моего отца

— Вот так мы живем, — сказала с неопределенной интонацией мама и добавила, перехватив взгляд сына: — Ледик обожает музыку.

— Я это уже усек.

— Он тебе не понравился? — встревоженно спросила мама.

— Я этого не сказал. Да что он, девушка, что ли, чтобы мне нравиться?

— Да, конечно. — Мама села в кресло и посмотрела на сына. — А ты стал мужчиной. Садись, что стоишь?

Коля сел в кресло напротив. Спросил:

— Тебе хорошо с ним?

— Понимаешь, мне с ним спокойно. В общем, хорошо, да, потому что спокойно. Это очень важно для женщины. — Помолчала и добавила: — Он мне не изменяет. Я тоже. Я его уважаю… В молодости я наделала много глупостей… — Она осеклась.

Из коридора донесся звук отпираемых замков. Мама вскочила.

— Ох, я забыла совсем! — и выбежала из комнаты.

Коля остался один. Сидел и слушал, как кряхтел, раздеваясь, и о чем-то тихо переговаривался с матерью Леонид Максимович. Наконец он вошел. В тапочках. Сел в кресло, из которого только что встала мама, вздохнул:

— Устаю, как собака.

Мама внесла вазу с гвоздиками, поставила на столик.

— Сейчас будем обедать. — Она собралась было уйти, но Леонид Максимович задержал ее за руку.

— Подожди. Посиди с нами немного.

Давайте сначала обсудим наши дела, чтобы потом уже не возвращаться к ним и отдыхать спокойно.

Мама присела на подлокотник его кресла.

— Мама мне много рассказывала о вас, Коля. Я знаю, что вы хорошо работали на БАМе, это вам большой плюс. Специальность у вас дефицитная пока. С этим все в порядке. Работу я вам уже подыскал. На стройке. Если не лодырничать, у меня можно зарабатывать до трехсот в месяц и более. Жить будете у нас. Но это недолго, я думаю. Мы строителей обеспечиваем квартирами в первую очередь. Так что, пока обживетесь, присмотрите себе невесту, что ж — дело молодое, куда от этого денешься? А там и квартира поспеет. Вот такая программа. Есть возражения?

— Нет, — сказала мама и посмотрела на сына.

— В принципе нет, — сказал Коля.

— Ну вот и отлично. Правда, есть одна небольшая загвоздка. К сожалению, я не могу вас к себе прописать. Мы с вашей мамой не зарегистрированы. На это есть свои причины. Только не думайте что-нибудь такое, вроде законной жены и плачущих детишек. Я ни с кем и ничем не связан, кроме вашей мамы, я ее люблю, но… Пока дела обстоят так, как есть. Мама прописана в общежитии. Но ничего, это я как-нибудь улажу. Ну, а теперь будем обедать.

Обедали в кухне. Молча.

Потом вернулись в большую комнату и молча слушали музыку с заграничного магнитофона.

За окнами было уже темно. Леонид Максимович выключил магнитофон и зевнул.

Коля еще раньше приглядел гитару за шкафом в углу у окна. Достал ее.

— Мама, спой.

— Что ты, Коленька. Я не пою. Леонид Максимович любит хорошую музыку. Он говорит, что я пою по-деревенски. — Она почему-то рассмеялась.

Коля стиснул зубы, но промолчал и убрал гитару на место.

Леонид Максимович встал:

— Завтра рано вставать. Извините. Спокойной ночи. — И вышел.

Мама посмотрела на сына, прикусила губу и отошла к окну.

Коле постелили на диване. До рассвета он лежал с открытыми глазами, потом встал, нашел штаны и гимнастерку, вынул из кармана блокнот и ручку, вырвал листок. «Мама», — написал он. — «Мамочка! Не сердись. Я рад, что тебе здесь хорошо и спокойно. А я уеду. Я тебе напишу. Целую тебя. Коля». — Подумал и приписал: «Привет Леониду Максимовичу».

Леонид Максимович вышел в коридор, когда Коля пытался открыть замки. Он стоял в халате, прикрыв за собой дверь в спальню. Помолчал, потом тихо сказал:

— Что ж, так наверное лучше. — Отпер двери и вышел следом за Колей на площадку. — Вы за маму не волнуйтесь, Коля. Я сделал все, чтобы с ней ничего не случилось.

Коля кивнул и сказал:

— До свидания.

— Прощайте, Коля.

Потом опять была дорога через бесконечные леса и горы.

На кладбище он с трудом нашел могилу бабушки. Надпись на покосившемся кресте почти совсем смыли дожди.

Коля вырубил новый крест, большой и крепкий. Холмик окопал, обложил свежим дерном. К кресту привинтил железную пластинку. На ней автогеном было написано: «Бурлакова Анна Митрофановна. 1906–1976. Господи, она в тебя верила, прими с миром».

Сыпал нудный осенний дождик. Коля постоял у могилы и пошел.

Поминали бабушку дома вдвоем с отцом Леши Горбатова. На столе стояла почти допитая бутылка казенной водки, картошка, сало и соленые огурцы.

Лешкин отец загасил в тарелку окурок, взял бутылку, налил в Колин стакан и себе остатки.

Коля покачал головой:

— Я не буду.

— Ну что ты. Нельзя же так. Пригуби хотя бы. А то я и так один всю бутылку. Ну, еще раз: пусть земля будет пухом бабушке твоей. — Он выпил, утерся тыльной стороной ладони. — Эх, никого уж из них почти не осталось. А какие людищи были, Николай. Какое на своем горбу выволокли! Ведь рассказать какому-нибудь американцу, не поверит. Скажет, такого не может быть, такого человек не осилит. А они нам еще угрожают. Тьфу!

Коля сказал:

— Дядя Володя, вы ведь тогда в пятьдесят четвертом вместе с моей матерью на Братскую ГЭС уезжали, это верно?

— Ну, — нехотя согласился Лешкин отец.

— Что там у нее случилось?

— Что случилось. А ничего не случилось. Работали там, и все. На котловане. Я ведь мать твою любил, Коля. Знаешь, как любил! — Он заскрежетал зубами. — А она, хрен по Волге, встретила там одного инженера. Но и у них ничего не вышло. Кроме тебя, правда. Ну, да дело это прошлое, быльем поросло, а кто старое помянет, тому глаз вон!

— Вы помните, как зовут его, этого инженера?

— Отца-то твоего? А ты что ж — не знаешь?! Володькой его тоже звали. Володька Январев, точно. Да я зла на него не держу. Парень он ничего был. А как говорится, баба не схочет…

— Дядя Володя, — перебил его Коля, — а почему был? Он что, умер?

— Кто? Володька Январев? Нет. Хотя времени-то вон сколько прошло. Ты мне лучше вот что скажи: чего это вам на месте, сукиным детям, не сидится? Медом там, что ли, вам в городе задницы мажут? А? Мой-то покрутился тут после армии и тю-тю, хрен по Волге.

— А где он сейчас? Написал?

— Пишет. Адресок могу дать. И ты тоже? Хлеб да сало все пожрать любят, а кто его делать будет? Дядя? Э-эх! Ну, давай еще по одной на дорожку. — Он тряхнул пустой бутылкой: — Все. Конец. Все когда-нибудь кончается, к сожалению, Коля.

Снежники кружились в свете фонаря и падали, устилая промерзлую землю искрящимся белым ковром.

Коля долго ждал у ворот с надписью: «Абаканская областная автобаза». Шапку и шинель на плечах густо покрыло снегом.

Наконец вдали замаячили белые блики фар в снежном мареве и послышалось рычанье мотора. Из сторожки вышел вахтер в тулупе и сказал:

— Ну, вот и дружок твой пожаловал. Как завсегда, последний. Ты полбанки-то прихватил? А то, поди, он и разговаривать с тобой не пожелает.