Анатолий Гребнев - Успех

Одно из лиц было, однако, добрее, на нем был свет благожелательности и внимания. Но, вероятно, в каждой экзаменационной комиссии находится человек, готовый ободрить или подсказать. В данном случае это был актер на роль Тригорина, Павел Афанасьевич Платонов, тот самый, который, по уверению главрежа, может сыграть все. С ним сидела худенькая некрасивая женщина лет тридцати, его жена, тоже с тетрадкой — ролью Маши…

— «Видишь, моя мать меня не любит, — говорил Треплев — Олег Зуев. — Еще бы! Ей хочется жить, любить, носить светлые кофточки, а мне уже двадцать пять лет, и я постоянно напоминаю ей, что она уже немолода… Она знает также, что я не признаю театра. Она любит театр, ей кажется, что она служит человечеству, святому искусству, а по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок…»

— «Без театра нельзя», — подала реплику девушка-помреж.

— «Нужны новые формы. Новые формы нужны, а если их нет, то лучше ничего не нужно». Смотрю на часы, — добавил Олег.

— Смотришь на часы. Она опаздывает… Вы что-то сказали? — встрепенулся Геннадий, услышав реплику одной из женщин — то ли Зинаиды Николаевны, то ли ее очаровательной соседки.

— Нет, — сказала соседка.

— Встаньте, пожалуйста, подойдите.

— Мне… подойти?

— Да, пожалуйста… Алла, как вас по отчеству? С вашего выхода! Какой там текст?

— Он говорит: «Я слышу шаги… Я без нее жить не могу…» — прочла девушка-помреж.

— «Я без нее жить не могу…» — повторил Зуев.

— Встань, не бойся! — обратился к Зуеву Геннадий. — «Я без нее жить не могу!» Услышал ее шаги! Алла, где вы там?

— Что, будем строить мизансцену? — спросила Алла.

— Я не знаю, как это у вас называется… Вот оттуда, скорей! Что вы там ищете, черт побери?

— Черт побери, текст, — не осталась в долгу Алла.

— Текст надо знать! Ну? Что вы стоите! Пошли! Треплев — ей навстречу!

— «Я не опоздала… Конечно, я не опоздала», — прочла девушка-помреж.

— «Я не опоздала… Конечно, я не опоздала», — повторила Алла, выходя из кулисы.

— «Нет, нет и нет!» — произнес Олег, идя ей навстречу.

— Дальше!

Актриса нашла наконец текст в тетради.

— «Весь день я беспокоилась, мне так было страшно! Я боялась, что отец не пустит меня, но они уехали с мачехой… Красное небо, уже начинает восходить луна, и я гнала лошадь, гнала!»

— «В самом деле, уже пора начинать. Надо идти звать всех». Тут реплика дяди, — сказал Олег.

— Давайте дальше. Я должен посмотреть артистов.

— Нас вы уже посмотрели? — спросила Алла.

— Вас — да. Посмотрел.

— И как?

— Что-то больше понравилось, что-то меньше!

Все засмеялись. Формула была знакома.

— Хотите правду? — продолжал Геннадий. — У вас скучные лица на сцене. Вот у вас, кстати, — он смотрел на Аллу. — Такая милая физиономия и такая скука. После сытного обеда! «Красное небо… я гнала лошадь», — передразнил он ее. — Да вы же летели сюда! Это ваша радость, надежда! — Он вскочил с очередного стула. — «Гнала лошадь, гнала!.. Меня тянет сюда, к озеру, как чайку… Мое сердце полно вами.» Так или нет?

Актеры переглянулись.

— Это она что, здесь любит его? — спросила, не скрывая иронии, Алла.

— Любит, да, всех любит, и его в том числе! Колдовское озеро, счастье, тут кругом разлито счастье, все любят, все опьянены! И даже вы! — он повернулся к актрисе, играющей Машу: — Вы тоже!

— «Я хожу в черном. Это траур по моей жизни», — процитировала актриса.

— И все равно! Тем не менее! Вы у меня выйдете со словами из пьесы Треп-лева: «Люди, львы, орлы и куропатки!».

С улыбкой, с предвкушением чего-то необыкновенного, что должно случиться! Вот такой у нас будет первый акт! «Люди, львы, орлы и куропатки!» И вам отвечает эхо: у-у… ы-ьг… ы-ы… а-а!..

Он замолк, сел. Экзаменаторы следили за ним с выражением вежливого интереса на лицах.

— Данте музыку! — он обратился вверх, к будке радистов. — Грустный вальс какой-нибудь, все равно!

Ответа не последовало.

— Там нет никого, — объяснил доброжелательный Платонов.

— Скажите, чтобы там впредь всегда был радист, — непонятно, к кому конкретно обращаясь, сказал Геннадий. — Репетиции обязательны для всех.

И он уже снова встал и, не замечая недоверчивых взглядов, словно их не было и не могло быть, словно это был его театр, которым он давно и по праву руководил, — прошелся по сцене и начал монолог, сопровождая его странными движениями, пантомимой: придут критики, все нам объяснят… Продолжаем! Алла… как вас по отчеству?

— Романовна.

— Прекрасно! Идите, куда же вы ушли! Олег Петрович! Что там у нас дальше?

— Половина четвертого, — сказала девушка-помреж.

— Товарищи, товарищи, — поднялся актер, до сих пор незаметно сидевший среди других, — деньги на экскурсию кто еще не сдавал?

В тесной актерской раздевалке Геннадий лицом к лицу столкнулся с Аллой, Аллой Романовной, и одновременно с незнакомым молодым человеком, подававшим ей пальто. «Простите», — сказал молодой человек, нечаянно задев Геннадия локтем. И отчего-то смутились все трое.

Потом они вышли — Алла и ее спутник, оба молодые, красивые, в кожаных длинных пальто, с этой одинаковостью, от которой веяло благополучием и здоровьем. Недоставало еще, чтобы они сели в машину и уехали в другую, неведомую жизнь. И так оно именно и случилось. Геннадий и вышедший за ним па улицу Олег проводили взглядом желтенькие «Жигули».

— Это муж ее, — сообщил Олег. — Он у нее какой-то физик или химик. А папа — директор универмага, вот так! Ты опоздал, старик… А впрочем, кто знает! — Олег дружески подтолкнул его локтем.

Прошла Арсеньева. Улыбнулась, кивнула.

Прошли Платонов с женой.

Олег остановил такси, спросил:

— Тебя подвезти? Я — на телевидение, это мимо… — И уехал, не получив ответа.

…В «стекляшке» напротив театра кормили сардельками и кефиром. Геннадий взял и то и другое. Бутылку кефира выпил сразу, стакан за стаканом.

Он сидел в одиночестве за свободным столиком, медленно управляясь с сардельками, глядя куда-то вдаль, все еще с

— «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде… словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа…» Идите сюда! — схватил он за руку Аллу. — Повторяйте! «Уже тысячи веков…»

— «Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа», — проговорила, пожав плечами, Алла.

— «На лугу уже не просыпаются с криком журавли…» — он остановился. — Мы их пустим тут обоих, по очереди! Треплев в костюме Пьеро, пантомима, он помогает ей читать этот монолог! Сделаем диалог. Чехов, я думаю, на нас не обидится… Что? — ему послышалась чья-то реплика. — И тогда еще обидней поведение матери, ее эти реплики насчет декадентства и вся эта сытая пошлость, правильно? — он обращался к Арсеньевой, угадывая в ней оппонента.