Сергей Александров - Без видимых причин

Они подошли к краю глубокого оврага. Есаул повернул Овчинникова спиной к обрыву.

Офицеры остановились шагах в десяти, мучительно зевая, лениво стаскивая с плеч карабины.

— Не надумали исповедаться, господин лазутчик? — спросил Мещеряков.

— Мразь вы, Мещеряков. В Белецке я пристрелил бы вас, как шелудивого пса. И такие подонки служат великой белой идее…

Мещеряков обернулся к офицерам:

— В шеренгу по одному! Готовьсь!

Офицеры разом передернули затворы и вскинули карабины к плечу. Шесть круглых черных дырок смотрели в лоб Овчинникову.

Есаул достал из кармана шипели холщовый мешок, рывком надел его на обреченного. Потом поднял маузер, занес тяжелую рукоять над его головой.

Офицеры разом подняли стволы карабинов в небо.

— Сними колпак, падаль! — сдавленно заорал смертник из-под мешка. — Дай сдохнуть по-людски!

— За-а-алпом!.. — скомандовал Мещеряков. — Огонь!

Воздух рвануло залпом, и одновременно Мещеряков обрушил маузер на голову Овчинникова. Тот рухнул на землю.

Есаул наклонился, содрал колпак. Серое лицо Овчинникова было неподвижно, глаза закрыты.

— Психологически он мертв, а воскреснув, лгать не сможет, слишком велико потрясение, — сказал Мещеряков и с размаху ударил Овчинникова в бок носком сапога.

Овчинников застонал, медленно открыл затуманенные глаза.

Есаул ухмыльнулся:

— Думали, все кончено?.. Только начинается! Встать!

Овчинников с трудом сел на землю и, сжав зубы, мучительно поднялся на ноги. Дальнейшее произошло неожиданно и мгновенно.

Овчинников, наклонив вперед голову, прыгнул на Мещерякова, пес с рычанием кинулся на Овчинникова, есаул скомандовал собаке: «Шериф, назад!», уклонился от нападающего, ударил его ногой в солнечное сплетение, и Овчинников, скрючившись, по-рыбьи хватая ртом воздух, ткнулся лицом в землю.

Офицеры снова выстроились в шеренгу. Овчинников медленно встал на ноги.

— Готовьсь! — приказал Мещеряков.

Опять шесть темных отверстий целили в лоб смертнику.

— Я выполню вашу просьбу, дам умереть с открытым лицом, — сказал ему Мещеряков. — За-а-алпом!..

Он поднял руку для последней команды и сделал паузу.

— Стреляйте, бараны! — с ненавистью прохрипел Овчинников. — Вам все равно, кого убивать! Еще будете друг другу ямы рыть! Учитесь умирать у столбового дворянина, холуи! Огонь!

Офицеры с карабинами у плеча стояли, словно истуканы. Замер с поднятой для команды рукой есаул. В наступившей на миг тишине стало слышно, как облетавшие с деревьев листья, шурша, медленно ложились на землю.

Внезапно Мещеряков вздрогнул: Овчинников запел. Запел, шатаясь от слабости, исступленно и яростно:

На бесстрастных лицах офицеров проступило изумление, сменившееся растерянностью.

На изможденном, странно просветлевшем лице Овчинникова неистовой верой сияли пронзительные синие глаза фанатика.

— Отставить… — тихо сказал есаул и медленно опустил руку.

Овчинников замолчал. Его качало от слабости, и он боком бессильно привалился к сосне.

Мещеряков тяжело вздохнул и тихо грустно сказал:

— Простите, господин Овчинников, за гнусный спектакль… Простите ради святого дела, которому мы оба служим…

Он развязал ему руки, и Овчинников, теряя сознание, сполз по стволу дерева на землю.

В окна горницы сочился серый рассвет. За столом с остатками завтрака сидели друг против друга Мещеряков и Овчинников, оба с иссиня-черными подглазьями и изжеванными бессонницей лицами. У ног есаула дремал Шериф. На Овчинникове была прежняя форма красного командира.

— А я бы не смог притворяться врагом, — сказал Мещеряков. — Открытая сеча — это по мне.

— Каждому свое, — пожал плечами Овчинников. — Я не выбирал своей судьбы.

— Вам не страшно заиграться? Вдруг личина врастет в мясо и станет вашей сутью? Когда думаешь и действуешь как враг, такое может случиться.

— Со мной — не случится. Чем больше я прячу ненависть и любовь, тем они сильнее.

— Дай вам бог удачи, и нам с вами, — сказал Мещеряков. — Вы должны устроить побег из тюрьмы моему человеку.

— Побег? — удивился Овчинников. — А Важин?

— Власть Важина — внутри тюрьмы. Он не выведет арестанта за ворота, а вы — внешняя охрана — сможете.

— Как?

— Со сменным караулом. Важин оденет его красноармейцем и выведет во двор.

— Кто должен бежать?

— Синельников, — сказал Мещеряков. — Видите, я вам доверяю.

— У меня лучшая рекомендация: заочная высшая мера, — усмехнулся Овчинников и спросил: — Ваш человек в камере один?

— В камере двое. Но бежать должен Синельников, — сказал Мещеряков. — Второй мне не нужен.

— Синельников, Синельников… — задумчиво произнес Овчинников. — Где я слышал эту фамилию?.. Ну, конечно! Камчатов при мне называл ее Важину! Синельников сидит с каким-то Плюсниным, а тот выдает себя за Куницына.

— У вас хорошая память, — сказал есаул. — Важин докладывал об этом разговоре. Кстати, Плюснин работал после вас в белецкой контрразведке.

— Это его попросить остаться? Контрразведчики — народ серьезный. Могут быть осложнения.

— В случае осложнений… — Мещеряков полоснул себя ребром ладони по горлу. — Спишут на бежавшего. Будете готовы, дайте знать Важину.

Овчинников кивнул и с сомнением произнес:

— Одного не пойму: в тюрьме сидят заслуженные генералы, зачем вам штабс-капитанишка Сииельников? Стараться — так уже не зря.

Мещеряков странно усмехнулся, взглянул на часы, встал из-за стола. Повелительно сказал:

— Вам пора. Мало ли где вы провели ночь, а на поверку опаздывать — ни к чему. До опушки вас довезут. Еще раз простите за экзамен. Как голова?

— Болит немного. — Овчинников надел шинель. — Но дело прежде всего. На вашем месте я бы устроил проверку похлеще.

С тюремной караульной вышки Овчинников смотрел вниз.

Прогулочные дворы, разделенные глухими заборами, напоминали сверху ломти торта, нарезанного от середины к краям. В одном из них, заложив руки за спину и сумрачно глядя в землю, одиноко прогуливался седоголовый генерал. В другом, жестикулируя, спорили на ходу подтянутый полковник и штатский с сухим породистым лицом.

В третьем о чем-то рассуждали Синельников и Плюснин.

Овчинников спустился в помещение вахты. Перегородка с застекленным смотровым окном отделяла охрану в дежурке от прохода со двора на улицу, закрытого обитой металлом дверью. Дверь запирал засов, задвигавшийся из дежурки.

— Смена идет, — предупредил вахтер Овчинникова.

Овчинников наблюдал, как покидали тюрьму сменившиеся надзиратели: внимательный взгляд дежурного в оконце, гром отодвинутого засова; выходящий, толкнув дверь, оказывается снаружи; пружина возвращает дверь на место, гремит задвинутый из дежурки засов. Затем появляется следующий надзиратель и все повторяется.