Юрий Нагибин - Директор

— Не надо так говорить… нельзя. — Как бы ни относилась Саня к Кнышу, есть что-то покоряющее в силе и подлинности чувства, которое владеет им в эту минуту.

— Я буду так говорить! — самозабвенно продолжал Кныш. — У меня никого не было… ты будешь первой и единственной моей женщиной! — Кныш опускается на колени перед молодой женщиной, ловит ее руки, пытается спрятать лицо в ее коленях.

Саня испуганно отбивается.

— Пустите!.. — кричит она. — Пустите!

В приемной слышится шум. Дверь распахнулась, и на пороге появляется Рузаев в сопровождении двух служащих железнодорожной охраны.

Кныш поворачивает к вошедшим будто слепое лицо, похоже, он не сознает происходящего.

— Вот что!.. — тяжелым голосом произносит Рузаев. — А ну, подымите вашего начальника, он, видать, в коленках ослаб…

Саня выбежала из кабинета…

— Ты думал, тебе разрешат швыряться такими людьми, как Алеша Зворыкин? — спросил Рузаев.

— Нарушение революционной законности, расхищение государственной собственности, экономическая контрреволюция… — как в бреду бормочет Кныш.

— Ладно, — оборвал его Рузаев. — Московский партийный кабинет берет Зворыкина на поруки…

Подвал. Зворыкин сидит на табурете, зажав лицо руками. Щелкнул замок, в подвал заглянул старик сторож Зворыкин, мгновенно отнял руки от лица, принял независимый вид.

— Собирайся, что ли, — говорит сторож, зевая.

— Куда? — Тень беспокойства мелькнула на лице Зворыкина.

— На кудыкину гору… — лениво ответил сторож.

…По территории железнодорожных мастерских идут Зворыкин и Рузаев.

— Кто тебя, дурака, надоумил? — Рузаев стучит себя по лбу. Массивное лицо его пылает гневом.

Зворыкин совсем скис, опустил голову.

— Сам же говорил: броневики позарез нужны… — оправдывается он вяло.

— Выходит, броневики нам нужны, а бронепоезд не нужен, снаряды не нужны? Так, что ли?.. Учти, по партийной линии мы тебя еще взгреем.

Зворыкин тяжело вздохнул и насупился. Они вышли за ворота, и глазам их предстало чудо: новенький, горящий полированными бортами, сверкающий серебром радиатора изумительный «роллс-ройс». За баранкой дремал матрос, положив ноги на щиток. Но что самое поразительное — Рузаев уверенным, хозяйским жестом распахнул дверцу этой дивной машины. Зворыкин на миг забыл обо всем на свете: о своем недавнем аресте, угрозах Кныша, гневе Рузаева. Он впился глазами в черно-пылающее чудо, потрогал колеса и шины, обошел кругом, нагнулся и стал разглядывать подбрюшье.

— Броневики-то хоть будут? — допытывался Рузаев.

Но в лицо ему уставился зад друга, туго обтянутый матросским сукном. Соблазн был чересчур велик, и Рузаев в сердцах пнул коленом этот нахальный зад.

— Чего дерешься? — обиделся Зворыкин.

— Мало еще! — гневно сказал Рузаев. — Спустить бы с тебя портки да всыпать горячих.

— Угнал? — спросил Зворыкин, кивнув на машину.

— «Угнал»?.. Опять в тебе это бандитское!.. Всучили мне ее, терпеть не люблю эти буржуйские штучки!

— Много ты понимаешь!.. Экий красавец! «Роллс-ройс», — произнес он нежно.

Рузаев с удивлением глядит на друга. Никогда еще не видел он на его сильном лице такого растроганного выражения.

— Чудак ты, ей-богу! Ну, ладно, дыши — будут броневики?

Зворыкин кивнул, не сводя глаз с машины.

— Через неделю?

Снова кивок.

— Не врешь?.. Откуда ж возьмутся броневики, если материалов нету?

— Не твоя забота!.. — пробурчал Зворыкин.

— Разве у вас не отобрали награбленное?

— Отобрали… что нашли.

— Ну, черти! — расхохотался Рузаев. — Полезай! Домой подкину.

Зворыкин шагнул к машине, распахнул дверцу и ловким движением сорвал с сиденья спящего матроса.

— Вот гнида, щиток сапожищами измазал!

Одуревший со сна матрос ринулся было на свое место, но Зворыкин отшвырнул его прочь.

— Сам поведу! — сказал он властно. — Тебе, салага, в классных машинах не ездить.

— Это почему же? — обиделся матрос.

— Таких, как ты, в бочках с дерьмом возят, — отрезал Зворыкин, бережно протер щиток и тронул с места…

Машина остановилась у дома Зворыкина.

— Зайдешь? — спросил Зворыкин Рузаева.

— В другой раз. Делов по горло.

— Ну, тогда бывай.

— Погоди. — Рузаев покопался в кармане, достал театральные билеты, протянул Зворыкину.

— Пойдешь в Большой театр. Хватит тебе зверовать, приобщайся к культуре и горизонт расширяй.

— Есть расширять горизонт! — отчеканил Зворыкин.

…Зворыкин входит в дом. Он бледен, глаза горят.

— Алешенька! — кинулись к нему мать и Саня. — Пришел, родной!

— Почему никого не было на улице? — загремел Зворыкин. — Когда не надо, все околачиваются во дворе! Когда надо, хоть бы один черт видел, как я на «роллсе» к дому подкатил!

— Что ты, Алешенька, что ты? — лепечет Саня. — Чего ты плетешь?

— Успокойся, сынок, — вторит невестке Варвара Сергеевна. — Хочешь, я тебе щец горячих налью?

Они щупают Зворыкина руками, словно не веря, что он вернулся живым и невредимым, плачут и радостно смеются.

— Ну, хватит!.. Целый я весь, до последней гаечки, — отбивается от них Зворыкин. — Нешто Степан Рузаев даст друга в обиду?

— А он тебя сильно ругал? — спросила Варвара Сергеевна.

— Степка-то?.. — самодовольно переспросил Зворыкин. — Да он мне всю дорогу комплименты пел. У него на меня одна надежда. С твоей, говорит, головой, с твоим, говорит, техническим гением да самую малость подучиться — исключительный получится специалист!

— Анжинер, значит, — поддакивает Варвара Сергеевна. Она наклоняется к сыну и принюхивается, не пахнет ли от него спиртным.

— Вы, часом, не хватили на радостях?

— Ни грамма!.. Смотри, маманя, еще директором стану!

— Станешь, станешь, Алешенька, вот попьешь сушеной малинки — и станешь директором. Сань, завари.

— Да вы что, с ума посходили? — Только сейчас Зворыкин заметил маневры матери. — Или меня за психа считаете? Рузаев билетами в Большой театр премировал. Саня, наводи красоту, и вы, маманя, собирайтесь.

— В другой раз, сынок, постирушку затеяла…

Танцуют на сцене маленькие лебеди.

В ложе сидят Зворыкин, Саня и Каланча.

На сцене все продолжается танец маленьких лебедей.

— Когда же они петь-то начнут? — спрашивает Зворыкин жену.

— Они не будут петь, Алеша, — нетерпеливо отзывается Саня, захваченная происходящим на сцене.

— Видал, Алеха, — повернулся к Зворыкину Каланча, — для буржуев они пели, а для нашего брата им горла жалко…

На него шикают из публики, но Каланча не унимается:

— Ногами дрыгать — это ж каждый дурак умеет. Слушай, Алеха, может, сорвем эту бузу?

— Уймитесь вы, — говорит Саня. — Это же балет.

— Ну и что же?

— В балете только танцуют.

Зворыкин с сомнением смотрит на жену, но в данном вопросе он доверяет ее авторитету.