Юрий Нагибин - Директор

— Прощай, родное Замоскворечье, — тихо прошептал Зворыкин.

Семья Зворыкина робко входит в огромную, с высокими потолками квартиру в доходном доме Нерензея, что в Большом Гнездниковском переулке. Квартира совершенно пуста, если не считать массивного и пыльного рояля фирмы «Беккер». И тут Саня подошла к роялю, распахнула его и начала одним пальцем наигрывать что-то напоминающее «Собачий вальс».

Зворыкины слушают как завороженные, затем Алексей хрипловато сказал:

— Сыграй что-нибудь революционное…

И Саня неумело принялась подбирать «Смело мы в бой пойдем»…

Двор автозавода. Изо всех сил старается небольшой оркестр. Звучит боевая песня:

Четыре броневика, по винтику собранные рабочими, выстроились в ряд. Устрашающе торчат рыльца пулеметов. На броневиках — надписи: «Смерть Деникину!», «Да здравствует социализм!»

Строится готовящееся к уходу на фронт рабочее ополчение. Возглавляет его Рузаев. Подошел Зворыкин. Лицо его темно.

— Так… А со мной что будет?

— Тебе приказ: оставаться на посту, — поняв волнение Зворыкина, ответил Рузаев. — Не бойся, кореш, я и за себя и за тебя беляков порубаю! — пообещал он щедро.

Зворыкин обнимает Рузаева.

Громче заиграли трубы, выше взвилась песня.

Рузаев быстро отошел от друга, чтобы занять место в колонне. Заалели над строем знамена, и двинулось на смерть и победу рабочее ополчение. Напутствуемые слезами жен и матерей, ряд за рядом проходят ополченцы. А когда закрылись заводские ворота, Зворыкин обратился к оставшимся:

— Дела осложнились, товарищи! Лучшие люди ушли на фронт, но планы наши остаются в силе. Каждый рабочий, каждый служащий будет ежедневно отрабатывать два часа на земляных работах… Если человек стар, болен, — Зворыкин нашел глазами инженера Маркова, — если у него грыжа или одышка, ревматизм или подагра, он все равно будет работать в свою силу… Но мало этого, мы должны привлечь наших близких, в первую очередь жен…

— На жену директора это, конечно, не распространяется? — ядовито спросил инженер Марков.

— Конечно, нет, — в тон ответил ему Зворыкин. — Ведь она у меня мадам а-ля бутон!

Работают люди на строительстве новых цехов. Поначалу это земляные работы. Мотыгами вгрызаются рабочие, по преимуществу женщины, в твердо смерзшуюся заводскую землю.

Лопаты…

Руки в брезентовых рваных рукавицах…

Заиндевевшие, усталые, бледные лица мужчин, женщин, подростков…

Сноровисто действует лопатой Саня. Рядом с ней трудятся инженерские жены…

Кирки и ломы бликуют в свете зимних костров.

…И снова широкая картина строительства. Во многих местах заводского двора уже поднялась кирпичная кладка новых цехов, электростанции, гаража. Земляные работы продолжаются, завод создается почти на голом месте. И снова…

Лопаты…

Кирки…

Ломы…

Руки в брезентовых рукавицах…

Тягостная духота жаркого летнего дня обернулась ливнем. Сперва тяжелые редкие капли окропили землю, пыльный двор и принесли желанную свежесть, и все, кто работал в цехах, кто собирал лом, кто рыл котлован и траншеи коммуникаций, обрадовались дождю. Но затем вхлест обрушился такой могучий водопад, что люди со всех ног кинулись в укрытие. Разбегаются из котлована женщины, карабкаются по глинистым стенкам; неуклюже оскальзываясь, спешат под навес инженерские жены. И только Саня в каком-то неистовстве продолжает вгрызаться в землю.

Натянув на голову куртку, к котловану подбегает Зворыкин и прыгает вниз. Он едва не сбивает Саню с ног. Она оборачивается негодующе и вдруг видит мужа. Капли текут по ее милому лицу, платок сбился, волосы мокрые, кофточка стала прозрачной, а ведь директору было далеко до тридцати. И он со счастливым смехом, под ливнем, обнял любимую и желанную женщину, упал с ней на землю под глиняный скос и стал целовать лицо ее, волосы, грудь…

Крутится пластинка на граммофоне, звучит музыка популярной в нэповское время мелодии «Матчиш — прелестный танец». Зворыкин и Рузаев выпивают и закусывают.

Входит Саня, усталая, в комбинезоне и красной косынке.

— Здравствуй, Степа!

— Здорово, курносая! — мрачно буркнул Рузаев.

— Ты что, Степа, затосковал? Прошел все фронты живым, здоровым. Радоваться надо.

— Отвык я от мирной жизни. Куда и сунуться, не знаю.

— Только к нам на завод, — уверенно сказал Зворыкин. — С рабочим классом не пропадешь.

— Нет, Алеха, что ни говори, на фронте было легче… яснее, что ли. А теперь… не понимаю я чего-то… Вот мы сидим, балыком закусываем, пирожок во рту тает, «Смирновская» на столе… Революция кончилась!

— Ладно. Не трави баланду. Знаешь, как в песне: «Жизнь тоже не стоит, она идет…»

Рузаев оглядел стол, просторную, кое-как обставленную квартиру Зворыкина и, подумав о чем-то своем, усмехнулся.

— Богато живете, окопному человеку прямо неловко у вас. Может, сходим попариться? Кости ноют…

— Пошли! — охотно согласился Зворыкин.

В коридоре звонок. Зворыкин идет открывать и тут же в шутливом страхе отступает перед Саниной сестрой.

— Свят! Свят! Свят!..

— Ах, милый пупсик! — засмеялся Рузаев, пытаясь обнять круглый Фенечкин стан, но получил по рукам.

Друзья с хохотом выбегают из квартиры.

— Ну, постой, постой, дай поглядеть на тебя, — говорила Феня, протягивая к сестре короткие полные руки. — Плоха, плоха ты стала, Саня, ох, плоха!..

— Устала я, только с завода…

— Нешто сегодня работают? Бог и тот дал себе отдых в седьмой день недели.

— Воскресник у нас был, — неохотно пояснила Саня.

— Тьфу! Все не по-людски и не по-божески…

— Ты зачем пожаловала? — холодно перебила Саня.

— Семейство тебе кланяется, отец благословение шлет и помощи ожидает.

— Какой еще помощи? Я же писала матери, чтоб оставили меня в покое.

— Великий вождь всея Руси в несравненной мудрости своей даровал Советской державе новую экономическую политику… — строго и торжественно завела Феня.

— Ты мне политграмоту не читай…

— В Писании сказано, что Иисус изгнал торгашей из храма. Памятуя об этом, наш родитель решил торговлюшку прикрыть и завесть небольшую замочную мастерскую, но с патентом туговато, чинят препоны ироды жестокосердные Сказала бы своему, он с верховными правителями возжается.

— У тебя на трамвай есть или дать? — спросила Саня.

— Значит, отказываешь?.. Смотри, накликаешь родительское проклятие…

— Катись колбасой, устала я…

— Ох, и плоха ты стала, плоха! — злорадно сказала Феня. — Ну-ка, дай руку. — Хоть Саня сопротивляется, она крепко схватила ее за кисть и вывернула ладонью кверху. — Истину речет линия судьбы. Быть тебе брошенкой!