Юлий Дунский - Служили два товарища

А прапорщик щёлкнул зажигалкой, вызвав к жизни жёлтый огонёк, и сказал:

— Прошу!

Господин с сигарой брезгливо отодвинулся:

— Идите… Идите спать, молодой человек.

Прапорщик, не обидевшись, отошёл.

— Да, так я говорю… Будем набеги делать, — продолжал свою мысль лысый. — За хлебом, за углём, за пленниками, наконец!

— Набеги, набеги, — разозлился господин с сигарой, и сумочки под его глазами задрожали. — Хватит, набегались!.. За Перекоп нам и носу казать на надо. А надо бы тут, в Крыму, развить земледелие, коммерцию… Показать наглядно: вон у большевиков мужик с голоду пухнет, а у нас благоденствует. Смотри, Россия, и выбирай!..

Прапорщик между тем успел пнуть своей игрушкой ещё кого-то из ресторанных посетителей и теперь вернулся к столику, где решались судьбы России.

— Р-руки вверх! — приказал прапорщик, забыв, что этих двух уже пугал.

Лысый вышел из себя:

— Ну что это, господи! Уберите же его. Это омерзительно!

На прапорщика закричали с других столиков:

— Лукашевич!.. Хватит тебе!.. Надоел!..

— А где Брусенцов?.. — вспомнил вдруг прапорщик. — Где мой Саша Брусенцов?

— Вот это правильно. Иди к нему… Он у себя в номере.

Прапорщик Лукашевич, ушибаясь о столы, пошёл к выходу Официант распахнул двери и выпустил его в вестибюль гостиницы.

Пройдя по тёмному гостиничному коридору, прапорщик отыскал нужный ему номер. Нацелившись зажигалкой, он толкнул ногой дверь и скомандовал:

— Руки вверх!

В ответ из тёмной комнаты ударило узкое пламя, грохнул выстрел. Прапорщик постоял секунду и упал головой вперёд…

В номере зажёгся свет. На кровати у стены сидел голый до пояса человек с пистолетом «манлихер» в руке. Рядом с ним лежала, зарывшись лицом в подушку, женщина. Видны были только спутанные длинные волосы.

Человек поглядел на того, кого только что застрелил, увидел погоны на узеньких плечах, светлый стриженый затылок и растерянно сказал:

— Так… Очень мило.

Из коридора слышалось хлопанье дверей, быстрый топот каблуков — соседи бежали узнать, в чём дело. Маленький номер сразу заполнился людьми, по большей части офицерами.

— Кого это?.. Что случилось? — спрашивали они друг у друга.

Стрелявший объяснил:

— Это Серёжка Лукашевич… Я в темноте не узнал.

В номер торопливо вошёл загорелый плечистый полковник. За ним шла девушка — сестра милосердия.

— Поручик Брусенцов! Что здесь происходит? — недовольно спросил полковник. — Кто стрелял?

Брусенцов встал было с постели, потянув за собой простыню, которой прикрывался. Но простыня была одна на двоих. Ойкнув, женщина рванула её на себя, и Брусенцову пришлось снова сесть. Так, сидя, он и отвечал полковнику:

— Стрелял, естественно, я… — Он со злобой поглядел на тяжёлый австрийский пистолет. — В комнату кто-то ворвался и заорал: руки вверх!.. А у меня под подушкой пистолет. Я и выстрелил… А это, оказывается, Лукашевич, адъютант Миронова… Что, зачем — понять не могу!..

— Попрошу имя и фамилию вашей дамы, — сказал полковник.

Брусенцов, несколько смутившись, повернулся к женщине:

— Как тебя зовут?

Та подняла на полковника испуганные глаза:

— Ксана… Нестеренко Ксения.

— Вы подтверждаете слова поручика?

— Да. Всё так точно и было, как они рассказали. Тот с револьвером зайшол, а они…

— Да не револьвер это, — с досадой перебил кто-то из офицеров. — Зажигалка… Он пошутить хотел.

— Вот и пошутил, — сухо сказал полковник. И велел женщине: — Одевайся и можешь идти… А вам, поручик, тоже советую одеться. И, пожалуйста, сдайте мне оружие. Вы под домашним арестом.

Брусенцов молча отдал полковнику пистолет.

Сестра за это время успела с помощью двух офицеров перевернуть Лукашевича на спину и расстегнуть на нём китель. Теперь она поднялась с колен и сказала:

— По-моему, он умер… Пульса нет.

Никто не перекрестился, не снял фуражку — как-то обстановка не располагала.

— Сестра, — попросил полковник. — Может быть, вы побудете с ним? До прихода врача?

Сестра покорно кивнула.

…Прапорщик лежал уже не на полу, а на постели Брусенцова. Рядом сидела сестра милосердия. Сам Брусенцов, в английском френче и бриджах, шагал по комнате, скрипя сапогами. Больше в номере никого не было.

— Ну что вы на меня смотрите, как… как сова из дупла, — раздражённо сказал Брусенцов. Сестра, действительно, смотрела на него с непониманием и страхом. — Молчим?.. Понятно. Убить мерзавца презрением.

Тогда сестра отвела глаза и сказала:

— Может быть, вы уйдёте? Вы уже своё сделали.

— Куда это я уйду? Я здесь под домашним арестом… Мой дом — моя крепость.

— Такие люди, как вы… — сказала сестра дрожащим голо» сом, — опозорили белое дело… Из-за таких нас ненавидят.

Поручик поглядел на её милое расстроенное лицо и буркнул:

— Много вы понимаете…

Он, видимо, хотел этим ограничиться, но не выдержал и заговорил снова:

— Да, по-идиотски убил приятеля… Так ведь время идиотское!.. Все с ума посходили! — Он вдруг усмехнулся. — И вы тоже сумасшедшая. Тут покойник лежал, вам бы плакать или молиться, а вы про белое дело рассуждаете… Ну что ж, очень мило. Давайте про белое дело…

Брусенцов поглядел на неё опять, и она в первый раз заметила, что глаза у поручика серо-синие, цвета сабельной стали.

— А вы знаете, — сказал он, — что через месяц ни вас, ни меня и вообще никого из наших тут не будет?.. Против нас стотысячная армия. Сто тысяч голодных и злых пролетариев. Да они эти неприступные укрепления зубами прогрызут!..

Сестра подняла к лицу дрожащую ладошку, будто загораживаясь от Брусенцова.

— Какой вы всё-таки скверный человек… Вы боитесь — и вам надо, чтобы все боялись. Чтобы потеряли надежду… Зачем? Что я вам сделала?

— Вы мне? Ничего.

Поручик взял из вазы на подоконнике виноградинку, положил в рот. Потом спохватился и переставил вазу поближе к сестре.

— Ешьте виноград.

Она молча отпихнула вазу. Но Брусенцов, занятый своими мыслями, даже не заметил этого.

— Люди готовы поверить в любую чушь. Только правде никто не верит… У вас у всех одна надежда — Крым. Отберут его, и куда вы денетесь?.. Господа офицеры пойдут в дворники, дамы — на панель… Присутствующие исключаются.

Дверь распахнулась, и вошёл офицер, тоже поручик, в черкеске. За ним шли двое солдат. Офицер поклонился сестре, а Брусенцову сказал:

— Саша, поздравляю. Ты под следствием.

Он глянул на покойника и сочувственно поцокал языком.

— Жалко, жалко мальчишку… А?.. Во цвете лет… Ну, пошли.

Бруснецов снял с вешалки шинель и полевую сумку. Потом спросил поручика:

— У вас на конюшне стоит мой Абрек. Скажи Петренке, чтоб смотрел за ним. И пускай проезжает каждый день.

— Слушаю и повинуюсь… Гляди, что у меня есть. Улыбка Антанты.