Юрий Нагибин - Белая сирень

Шаляпин(оживляется). А ты в одежде в речку бросился! Какая вода была! Все дно видно, рыбешки кругом плавают. А какие сливки, баранки! Ты всегда говорил, что это — рай. И правда, это был рай. Да… Великая страна была!

Рахманинов(выпив залпом коньяк). А ведь это мы с тобой ее погубили, Федя!

Шаляпин. Чего ты несешь?

Рахманинов. Это ведь и на нас лежит вина. За все.

Шаляпин. Э-э, брось!.. Что мы могли? В окопах с Врангелем от красных отбиваться?

Рахманинов(блеснув глазами). «Дубинушку» пел?.. Пел… А я дирижировал в восторге! Какую-то зарю новой жизни проповедовали! А как мы не чтили, не любили все русское, с завистью на Запад смотрели. Помнишь, ты все ведь ругал, твердил, что в России невозможно жить!

Шаляпин. Дурак был.

Рахманинов. И я дурак был. Только сейчас и понял, какая это великая страна.

Шаляпин. А все-таки это мученье — быть русским… Мученье и счастье… Слушай, мужичонка тот, Белов, он жив?

Рахманинов. Его еще в революцию пришибли. Я тебе рассказывал.

Шаляпин. А этот — глаз разбойничий — Иван, что ли?

Рахманинов. Не знаю.

Шаляпин. И Марины нет. Посчитать, значит, нас мало осталось в живых. Это ты прав, Сережа, — из Европы надо уезжать. Уезжай…

Рахманинов. А ты?

Шаляпин. А мне все равно. (Наливает еще рюмку.) Странная штука — смерть. Непонятная. Я хочу, чтобы ты еще пожил, за меня… У тебя была нянька, Феона, помнишь?.. Как там, у тебя в Ивановке, было весело… Этого не будет уже никогда… (Оборачивается к окну и напевает романс Рахманинова «Сирень».)

Шаляпин поет. Рахманинов откинулся в кресле, рассматривает свои руки. Пение прерывается.

Шаляпин. Что-то мне худо. Крикни прислугу, а сам уходи. Лизаться не будем. Я тебя очень любил…

Рахманинов, склонив голову, выходит.

Закрыв за собой дверь, Рахманинов, сдерживая рыдания, прислоняется к стене. Из-за дверей приглушенно доносится пение.

Шаляпин.

Рахманинов выходит на улицу. Пронзительные крики газетчиков: «Немецкие войска оккупировали Австрию!»

Немецкие войска пересекают границу Австрии. Колонны солдат маршируют по улицам Вены. Тысячи людей. В экстазе тянут руки в нацистском приветствии.

Садовник-швейцарец с неизменной трубкой в зубах выкапывает куст сирени. Возле него томится Рахманинов.

Рахманинов. Ради Бога, не повредите корней!

Садовник.Не беспокойтесь, герр Рахманинов.

Рахманинов. Сирень — очень капризное растение. Если повредить корни… Дайте-ка, я сам!

Он отбирает лопату у садовника и продолжает выкапывать куст. Садовник обиженно сопит, стоит рядом, попыхивая трубкой.

Сильно постаревшая нянька Пелагея кормит шестилетнего Сашу — сына Татьяны. Наталья укладывает серебро во фланелевые чехлы. Входит Татьяна с пачкой бумаг. Она повзрослела, превратилась в зрелую молодую женщину.

Татьяна. Мама, куда переписку класть?

Наталья.Сундук стоит в студии..

Мальчик капризничает, не хочет есть кашу.

Татьяна(няне). Пелагея, я же тебе говорила, не клади столько масла в кашу.

Пелагея.Кашу маслом не испортишь.

Наталья подходит к Тане.

Наталья.Ну, что ты решила?

Татьяна. Да, мы остаемся в Европе. Я не брошу мужа.

Наталья.Но ведь его же призывают в армию! Подумай о маленьком. (Кивает в сторону ребенка.)

Татьяна.Мама, скажи, а ты бросила бы папу?

Наталья не отвечает.

Татьяна (продолжает). Я понимаю, ужасно больно, но по-другому я поступить не могу. Я сама поговорю с папой.

Рахманинов продолжает выкапывать куст, бережно очищая корни от земли. Подходит Татьяна. Ее лицо взволнованно.

Рахманинов. Видишь, мы почти уже закончили.

Татьяна.Папа, мы не едем с вами. Мы уезжаем во Францию.

Рахманинов бросает взгляд на дочь, возобновляет работу.

Татьяна. Мне это тоже очень больно, но я не покину мужа, пусть война, пусть катастрофа.

Рахманинов. Когда-то очень давно, когда ты была еще ребенком, в горестную для всех нас минуту ты сказала: «Нас утешает то, что мы все так сильно любим друг друга». Помнишь?

Татьяна. Нет.

Рахманинов. А я помню… Иди скажи маме, что через полчаса я буду готов.

Татьяна не двигается, смотрит на отца. Рахманинов распрямляется от куста, смотрит ей в глаза.

Рахманинов. Только на старости лет понимаешь, что жизнь — это затянувшееся прощание…

Автомобиль стоит у подъезда. Рахманинов прощается с дочерью и внуком. Здесь же старая Пелагея, садовник и челядь.

Рахманинов(сухо смеется). Ну что ж, прощайте. Я всю жизнь был бездомным странствующим музыкантом.

Он оглядывает дом, неожиданно отворачивается и отходит в тень дуба. Все смотрят на него.

Рахманинов. Надо бы подсадить роз на дальнюю клумбу.

Садовник(кланяется). Будет сделано.

Таня(сыну). Пойди поцелуй дедушку.

Мальчик бежит к Рахманинову, дергает его за рукав.

Саша. Дедушка! Дай я тебя поцелую!

Рахманинов не выдерживает, подхватывает внука на руки, крестит и, прижав к себе, шепчет.

Рахманинов. Еще увидимся. Даст Бог, еще увидимся.

Бурный океан. Пенные волны бьются о борт океанского лайнера, и в ритм набегающим волнам звучит мощная тема Третьей симфонии Рахманинова.

На пустой палубе стоит Рахманинов, подставив лицо соленому ветру. Он смотрит на бушующий простор, но видит другое…

…Мысленным взором мы проходим по опустевшему, осиротевшему дому в Сенаре. Столовая с ее простой, добротной мебелью. Гостиная, где диваны и кресла накрыты чехлами и григорьевские портреты занавешены тюлем. Вестибюль с прекрасным бронзовым профилем Рахманинова. Мы входим в опустевшую студию, где рояль тоже стоит под чехлом. Камера панорамирует, на секунду задерживается на фотографии Рахманинова с младшей дочерью Татьяной, приближается к окну… И мы видим, как сон о далекой жизни, Рахманинова с завязанными глазами, растопыренными руками посреди лужайки. Он пытается поймать внучку Софью, внука Сашу, а те смеются, увиливая. Визг, крики… А на качелях, высоко взлетая, качаются Ирина и Татьяна. А вот — Рахманинов за рулем на своей моторной лодке. На корме — Шаляпин с развевающимися волосами…