Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя]

— Бухарев. Лучший забойщик. Зубки личным способом закаливает.

От груды отделился и осыпался вниз порядочный кусок. Потом последовал второй, выработка на глазах ширилась.

В новом уступе света не было. Федя осветил лампой рабочее место:

— Вот мы и дома! — И на черном от угольной пыли лице появилась ослепительная улыбка.

— Инженер?! Горняк?! — кричал Тюкин, большой тучный мужчина с длинными залысинами на голове. — К нам?!

Немчинов стоял перед ним, растерянный от такой буйной детской радости за себя.

— Валя! — Тюкин подбежал к двери, крикнул: — Кофе! — Вернулся к Немчинову, протянул ему руку. — Прости, руки отмороженные и пожать толком не могу. Сядь.

Сели.

— Инженер, значит. Дело, голуба. Я здесь второй месяц, трудно, браток. Восстановительных работ под землей много, производительность не дотянем еще до довоенной. Растеряли горных мастеров. — Махнул рукой, подвинул стул ближе. — Андрей Иванович?

Андрей кивнул.

— Ты начальник без участка, у меня участок без начальника. Сторгуемся? Клянусь честью шахтера, процентов на двадцать можно повысить общую добычу. А двадцать и шестьдесят — это уже восемьдесят процентов довоенной добычи. А жизнь-то, она больше всего тепло любит.

Секретарша внесла бутерброды, кофе. Оглядела Немчинова.

— Сегодня День повышенной добычи, — сказал Тюкин, — пойдешь на «Молодежную», осмотришь заброшенные шурфы… А сейчас откуда?

— А из Москвы. — Андрей осмелел, закинул ногу за ногу, приготовившись разговаривать о делах и новостях.

Секретарша остановилась, задержалась: хотелось послушать.

Штрек был освещен вбитыми в крепи шахтерскими лампами. Бригада сидела, разложив на распилах незамысловатый харч: пирожки, сало, вареные яйца. Спрыгнул сверху и Бухарев.

— Новенький? — Покосился на Сергея. — А ты, Федор, опять без харчей. Кулак… нате, — протянул Феде и Сергею по пирожку. — Шахтер?

— Нет, — ответил Сергей.

— Научим. Родители есть? Жинка, детки?

— Далеко.

— Плохо. — Старый навалоотбойщик смотрел строго, учил: — Сколько война, в гробину ее мать, съела, а ты родными бросаешься. И не кивай, слушай пожилых. А если жена без тебя гулять пойдет? Нельзя.

Помолчали. Жевали.

— Эй, Антрацит! — крикнул вдруг Люткин куда-то в темноту. — Ходи сюда!

Сергей обернулся и обомлел от удивления…

…к Люткину бежала огромная серая крыса. Остановилась недалеко, ждала.

Люткин кинул ей шматок хлеба с салом. Крыса схватила подачку и исчезла в темноте.

— Давай, — проводили ее шахтеры, — корми семью. Фрау-то разродилась вчера.

— Уже?

— Да. У Федькиной выработки. Четыре рта.

— Ну, Антрацит! Настоящий мужик. Опять помолчали, жевали. Люткин повернулся к Феде:

— Мать-то пишет, Федор?

— Сад они вырубили, — рассказал Федя, — из-за налогов. Одни пеньки торчат. А яблоки у нас были, во! — Показал, какие были яблоки, загрустил.

— Что ж они у тебя, диверсанты? — встрял Бухарев, ровно перемалывая зубами сало. — Всей стране тяжело, а они от налогов в кусты? Куда Советская власть смотрит?

— А не все такие придурки, как ты, — буркнул Федя. Бухарев сгреб его за ворот робы и почти оторвал от земли:

— Ты, сопляк, прикуси язык! — И для убедительности тряхнул пару раз. — Там, — показал наверх, — лучше нашего знают, кому чего полагается. Захочется мне яблочек, я на рынок, а там фиг? — повернулся…

…к Пшеничному, сказал ему:

— Угроблю когда-нибудь этого шибздика. Мы на передовой трудового фронта горбатимся, а они?

— Скажи ему! — крикнул Федя Пшеничному.

— Я не в курсе, — промямлил тот.

Федя не выдержал, заплакал, полез в лаву.

— И плакать нечего, правильно Бухарев говорит, — сказал кто-то.

— Пора. — Старый навалоотбойщик встал, повернулся к Сергею. — Рядом поработаем. Посмотрю, какой из тебя шахтер получится.

Полуголый, потный, чумазый, глотающий пыль, которая склеивает легкие, сидел Сергей в щели, именуемой лавой. Ерзал, ходил на коленях, лежал на боку, ибо только так можно было грузить лопатой на конвейер и при этом не биться головой о кровлю.

— На рейде морском… — пел старый навалоотбойщик в такт своим движениям, ставшим привычными и нетрудными. — На рейде морском… На рейде морском…

В лаве появилась девушка-газомерщица, укутанная под каской голубым платком. Та самая, что шла вчера со слепым. Люткин обнял ее и прижал к себе:

— Ой, Роза пришла!

Девушка размахнулась бензиновой лампой и стукнула его по каске.

— Взорвешь! — крикнул старый навалоотбойщик.

Роза, будто не слыша, прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.

— Опасно? — с надеждой спросил Сергей, стараясь оттянуть паузу в работе. — Не взорвемся?

Роза оглянулась, рассмотрела его, удивилась:

— Крысы здесь, значит, не взорветесь, — и ушла, лениво покачивая лампой.

— Не отставать! — крикнул старый навалоотбойщик, и Сергей, с ненавистью оглянувшись на него, продолжил работу.

Люткин вбил новую крепь, вылез. Шахтеры принялись вытаскивать стойки. На четвереньках, быстро. Сергей без сил стоял, прислонившись к стене, уже совсем плохо соображая, что происходит.

Шахтеры встали, слушали. В кровле зашуршало, отвалился камень.

— А можно было еще парочку вытащить, — с сожалением произнес старый навалоотбойщик.

За крепью трещало, ворочалось, содрогалось что-то огромное, равнодушное к людям. Федя напружинился и двинулся к стойкам, нырнул под старую кровлю — и в ту же секунду дохнуло изо всех окон землей.

— Куда?! — ахнул Люткин. — Сопляк!.. В гробину мать…

Сергей не отрываясь смотрел на землю, осевшую сверху и покрывшую собой плотно и навсегда деревянные подпорки, на копошившихся возле шахтеров, потом…

…на Федю, которого буквально вырвали из-под осевшей породы. Он стонал. Изо рта хлынула кровь, его понесли…

Сергея передернуло, он вытер лицо грязной рукой и опять передернулся от отвращения прикосновения руки.

А потом был душ — очищение. Грязь стекала с лица и тела, и не верилось, что когда-нибудь еще тело опять покроется грязью и угольной пылью.

А потом Сергей спал в красном уголке на собрании, и ему снились звуки, какие ребенок извлекает одним пальцем из пианино. Беспомощные и не укладывающиеся в мелодию звуки. Его разбудили аплодисменты. Он проснулся.

…И увидел вокруг себя незнакомые, объединенные общим одухотворенным выражением лица.

— Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать, — сказал с трибуны Бухарев, и зал поднялся на ноги и аплодировал громче, и Сергею пришлось встать и тоже хлопать в такт со всеми.