Мария Семёнова - Тайный воин

И опять уцепилась за одеяло.

«Не стыд, а стыдь! Или как там её…»

– Не укрывайся, так полежи, чтобы засохло, – принялся сбивчиво наставлять Ворон. – Сулёнка заглянет, скажешь, сбивалку пусть вымоет, не забудет.

– Нос… заворотит…

– Значит, приду – убью.

От мысли, что всё удалось, что он успел и теперь Надейка поправится, Ворона захлестнул шальной вихрь. Даже подумать ни о чём не успев, он нагнулся и неумело, крепко, отчаянно поцеловал Надейкины губы. Просто чтобы с собой нещечко унести, когда учитель начнёт ему тройное наказание отмерять.

И вылетел наружу ещё прежде, чем Надейка что-нибудь поняла. Девушка ахнула, потянулась рукой.

То ли вправду рядом был, то ли привиделся…

Ворон выскочил в передний двор так поспешно, словно там впрямь могло что-то произойти без него. Руку, измазанную лекарством, он на ходу вытирал прямо о тельницу, потому что иначе пальцы слиплись бы навсегда. Рубашку марать было жаль, да что сделаешь! Её всё равно срежут сейчас. Он только радовался, что ещё в Кутовой Ворге снял Шерёшкину вышиванку. Вот уж незачем было бы ей гибнуть зазря.

Другой рукой Ворон торопливо растрёпывал дикомытские косы. Так всегда делали его предки, выходя на свадьбу Жизни и Смерти. Так следовало поступить и ему.

Ребята во дворе не особенно стройно, но старательно выводили хвалу-обращённицу.

Ворону не нравились обращённицы. Они все были одинаковыми. И напев не менялся, и рассказывали, по сути, одно. Вихрь, нёсший парня, ещё не иссяк, губы сами расползлись в нахальной улыбке, он чуть вслух не продолжил своей давней перелицовкой:

Тоже коряво, конечно, да хоть не ломит скулы тоской.

Он вроде не подавал голоса, кто-то всё равно оглянулся, ребята поспешно раздались перед ним на две стороны, словно шегардайские позоряне. Они все здесь собрались, от старших до мелюзги, притянутые ужасом, любопытством и радостным осознанием, что страшное должно было постигнуть не их. Лица стали вдруг сливаться в сплошное пятно, Ворон не узнавал их, он даже учителя не мог высмотреть, хотя Ветер наверняка тоже здесь был. Впереди, заслоняя остальной мир, торчал столб. Невысокий, толстый, чёрный от времени и смолы.

Ноги странно одеревенели. Он подошёл, повернулся к столбу спиной. Опустил руки, сжал кулаки. В животе поселился трепет, как перед Шегардаем, когда он отвязывал лыжи на последнем снегу. И, как тогда, Ворон нагло заулыбался. Просто от страха.

– Раздеть, – долетел голос Ветра.

Оказывается, учитель стоял в десятке шагов. Он не смотрел на ученика. Он обращался к Лихарю. От этого сразу стало вдвое страшней.

Стень, только ждавший приказа, кивнул ближним прихвостникам. Оттябель Пороша с готовностью шагнул вперёд, рука нащупала нож, глаза заблестели. Хотён прикусил губы, сдвинулся медленно, неохотно. Пороша успел ссечь с дикомыта пояс, собрать в горсть тельницу на плече. Как бы ещё кольнуть побольнее, да чтобы вышло случайно?.. Ворон посмотрел на бледного Хотёна, ему вдруг стало жаль гнездаря. Их глаза встретились, он улыбнулся, подмигнул:

– Давай, чего уж…

Хотён побелел, собрался натворить неведомых дел, но Лихарь следил зорко. Немедля подоспел, отодвинул унота, сам встал на его место. Лишь досадливо бросил:

– Теперь-то что померещилось?..

Хотён опустил голову, не ответил.

Через сугроб с чёрного двора торопливо лез Воробыш, красный, потный. Трудами всей поварни они только-только вызволили Кобоху. Осипшая от крика толстуха скрылась в портомойне, приспешники разводили пожарче огонь – до былой первозданности прокаливать осквернённый котёл. Заметив Ворона у столба, Лыкаш остановился. С угла крыши ему капало за ворот, он не замечал.

Лихарь живо вскроил лезвием толстую прочную ткань, шипя сквозь зубы о бездельных учениках, с которых учителю никакой службы, одна седина в бороду. Взмах, рывок, треск портна… Ворон остался стоять голый по пояс, лишь посередине груди висел кармашек с кугиклами да на правой локотнице – пристёгнутые ножны с ножом. На левой ещё болтался кусок рукава, он сам стряхнул его наземь. По белой коже плеча толстой каплей прокладывала дорожку кровь. Лихарь срезал кармашек, намерился то ли о столб хватить, то ли ногой затоптать.

– Оставь, – сказал Ветер.

Лихарь глянул через плечо, поклонился, отдал кармашек Хотёну. Потом сунул ему и ножны.

Лыкаш заметил, как блеснули празеленью глаза дикомыта. Ворон что-то сказал. Не очень громко, но Лихарь, вздрогнув, сунул его кулаком по зубам… промахнулся. Ворон успел убрать голову. Стень мало не расшиб руку о столб, но бить вновь уже не было проку. Сказанное достигло ребячьих ушей. Слева и справа от столба мальчишки прыскали, зажимали ладонями рты. Другие тянули шеи: что, что он сказал?.. Волна смешков неудержимо распространялась, накатывая туда, где стоял Ветер.

дохнуло слева.

отозвалось справа.

Хмыкнул в усы даже Инберн, вышедший посмотреть казнь. Мрачной обречённости как не бывало, иные уже поглядывали на учителя, наполовину ожидая, чтобы он тоже посмеялся – да и отдал Ворону вину, отпустил парня подобру-поздорову.

Надеялись они зря. Ветер не улыбнулся. Смотрел так, что вместо мелкой мороси во дворе залетали снежинки. Когда угас последний смешок, он пошёл к Ворону. Тот стоял в гусиной коже, голый, белый, с красным потёком от плеча до бедра, заново испуганный, замерший в таком судорожном напряжении, что на теле обозначилась каждая жилка.

– Я тебя зачем вперёд посылал?

Ветер не повышал голоса, но в тишине его отчётливо услышал весь двор.

– На развед… – с трудом выдавил дикомыт.

У горла отчаянно трепыхался живчик. Сумевший увернуться от стеня, перед учителем Ворон по-прежнему был мокрым щенком. Он не увидел удара. Боль просто взорвалась в теле, прожгла от затылка до пят, согнула, бросила на столб, швырнула оземь. Ворон попытался вдохнуть, захрипел, всхлипнул. Воздух не проходил внутрь, дикомыт задыхался, перед глазами с трудом рассеивалась тьма. Руки скребли пальцами землю. Потом, дрожа от натуги, начали отжимать от неё тело. Ветер ждал. Мотая головой, ученик подобрал под себя одну ногу, другую… Он не знал, позволено ли хвататься за стоёк, но куда денешься – схватился, потому что иначе было не встать. А встать он очень хотел.

В глазах двоилось и плыло. Он увидел учителя и повернулся к нему. Было страшно. Вся сила тратилась на то, чтобы стоять прямо, не корчиться, не заслоняться руками.