Джонатан Страуд - Кольцо Соломона

Тишина и покой. Чего у пустынь не отнять – тишины и покоя там навалом. Они дают тебе возможность отдохнуть от тягот повседневной жизни. А когда эти «тяготы» включают в себя семь разъяренных джиннов и хозяина-волшебника, которого вот-вот хватит удар, несколько сотен квадратных миль песка, скал, ветра и пустошей – именно то, что надо.

Со времени моей малоприятной беседы с Соломоном в Иерусалиме миновало три дня. Казалось бы, этого достаточно, чтобы все прошло и быльем поросло, все успокоились, забыли о своих обидах и дурных чувствах.

И что же, успокоились они? Как бы не так!

Хаба, разумеется, был вне себя от ярости – но этого следовало ожидать. Царь унизил его на глазах у коллег и отправил ловить разбойников на большой дороге, так что о приятной жизни при дворе пришлось забыть. Правда, нельзя сказать, чтобы Хабе так уж тяжко жилось: он путешествовал ковром-самолетом, укомплектованным подушками, виноградом и цепным фолиотом, который держал над ним зонтик. Ночевал он в черном шелковом шатре, где имелись кровать и душистая ванна. И все-таки он был весьма огорчен и винил во всем меня [39].

Однако что меня удивляло и тревожило, так это то, что, помимо нескольких взбучек еще там, на стройке, Хаба даже не наказал меня за мой промах. Это было настолько на него не похоже, что я поневоле занервничал: я предполагал, его гнев обрушится на меня в тот момент, когда я буду меньше всего этого ожидать, и потому ожидал этого постоянно. Я неотступно следил за ним и за его тенью, однако ничего плохого со мной так и не случилось.

Между тем мои товарищи-джинны тоже на меня злились, негодуя из-за того, что их безопасное и предсказуемое существование на стройке храма сменилось прочесыванием безводных пустошей в поисках опасных джиннов. Я пытался возражать, что истребление разбойников куда лучше соответствует нашей буйной и яростной натуре, чем строительство, но в ответ на меня сперва орали, потом осыпали оскорблениями и наконец просто игнорировали. Ксоксен, Тивок и Бейзер вообще отказались со мной разговаривать, остальные держались весьма сухо. Лишь Факварл проявлял хоть какое-то сочувствие: уж очень не по душе ему был тот карьер. Он, правда, тоже отпустил несколько ядовитых замечаний, но в целом оставил меня в покое.

Первые два дня миновали без особых происшествий. Каждое утро Хаба вылезал из своего шатра, громко бранил нас за нерадивость, осыпал беспорядочными угрозами и рассылал во все стороны. И каждый вечер, целый день впустую прокружив в небесах от рассвета до заката, мы возвращались к нему с пустыми руками, чтобы выслушивать его упреки. Пустыня была велика, а наши враги проворны. Разбойники, кто бы они ни были, похоже, затаились.

Вечером третьего дня я снова обернулся фениксом и кружил над южным торговым путем. Подо мной проплыл город Хеврон, за ним Арад. Неподалеку, на востоке, блеснуло зеркалом большое Соленое море, по берегам которого рассеяны выбеленные солнцем кости древних городов. Впереди вставали Идумейские горы, ведущие к иным, еще более обширным пустошам, и у их подножия – нагромождение невысоких, темнопурпурных скал: безводная пустыня Син.

Торговый тракт здесь был не более чем узкой бурой жилкой, ползущей по земле, петляющей среди безжизненных утесов. Если лететь вдоль нее достаточно долго, рано или поздно прибудешь к Красному морю, к перевалочным пунктам, куда приходят караваны из Египта, из Савы, даже из далекой Нубии и Пунта. Но мне так далеко было не надо.

Я кружил в небе, мои черные глаза взблескивали на солнце. Внезапно я заметил ответные вспышки внизу. Что-то блестело на тропе, ведущей в сторону от главной дороги, к деревне, прячущейся в горах. Блеск был виден отчетливо. С этим стоило разобраться.

Я ринулся вниз, наслаждаясь ветром, треплющим перья, и незамысловатой свободой небес. Если задуматься, все не так уж и плохо. Я жив, я лечу, мне удалось убраться с этой несчастной стройки. Да, конечно, мне еще предстояло выследить и истребить каких-то там «чудовищ», но если вы – отважный джинн незаурядных дарований, который пережил битвы при Кадеше и при Мегиддо, и – что на данный момент куда существеннее – долго проторчали в Иерусалиме в компании самых неприятных существ, какие когда-либо оказывались в пентакле, небольшая драка – именно то, что вам надо.

Однако оказалось, что к драке я опоздал. Драка уже имела место и закончилась.

Не успев еще опуститься на землю, я увидел на узкой дороге следы боя. Земля обуглилась и растрескалась и была заляпана чем-то темным – не думаю, что краской. Повсюду валялись обрывки одежды и обломки дерева. Пахло старым знакомым кошмаром: использованной магией, растерзанной плотью.

Замеченный мною блеск исходил от сломанного клинка, лежащего на камнях. Клинок был не один. Рядом лежал его хозяин – точнее, отдельные его куски.

Опустившись на землю, я обернулся красивым молодым шумером, темноглазым и бдительным. Я стоял и озирался по сторонам. Были отчетливо видны обломки нескольких телег: дерево расщеплено и обгорело, колеса разбиты вдребезги. Со скал по обе стороны дороги печально свисали какие-то ошметки. Я не стал приглядываться к ним – я и так знал, что это такое.

Одна из жертв валялась прямо посреди дороги. Рядом с человеком лежал его расколотый щит. Его руки и ноги были небрежно разбросаны, могло показаться, будто он всего лишь спит… если не обращать внимания на то, что у него не было головы. Его, как и его товарищей по несчастью, не только убили, но и ограбили: груз с телег исчез. Ну да, это дело рук разбойников, и к тому же совсем свежее. Я опоздал всего на день, никак не больше. Быть может, они все еще поблизости.

Я прошел немного вперед по извилистой дороге, прислушиваясь к шепоту ветра среди скал, глядя себе под ноги. В целом земля была слишком сухой и утоптанной, чтобы на ней остались следы, но в одном месте, где, вероятно, разлился мех с водой и почва ненадолго увлажнилась, я нашел глубокий отпечаток трехпалой когтистой лапы. Я наклонился, осмотрел след, потом выпрямился и повернулся, собираясь вернуться назад.

И застыл.

Подо мной дорога уходила вправо, вниз по склону. В двадцати – тридцати метрах от меня, за тем местом, где произошло нападение, дорога исчезала из виду за выступом скалы. Утесы по левую руку от меня были круты и обрывисты и ярко освещены сверху полуденным солнцем. Каждый камушек, каждая трещинка, каждый плавный изгиб розоватых слоев камня были видны мне как на ладони.

Видна мне была и тень Хабы.

На солнечном утесе четко виднелся профиль его лысой головы. Я видел гладкий, ровный череп, длинный, крючковатый нос, выступающий вперед костлявый подбородок. Видны мне были и нескладные плечи с верхними частями рук, но нижняя часть туловища терялась среди валунов, разбросанных по дну долины. Казалось, будто сам волшебник стоит где-то за поворотом дороги и смотрит наверх, в мою сторону.