Виталий Сертаков - Свиток проклятых

Мы побежали, если так можно обозвать шаг пьяной улитки. Преодолели горб, хватаясь за ломкие отростки на позвонках. Обогнули обширную костяную мозоль, которую змей мог заработать, катая под седлом кого-то из восставших титанов.

На ходу я рубил пальцы, обхватившие мою ногу. Металл словно застрял в тесте, с отличного клинка сыпался песок, меч стремительно дряхлел. Исайя больше не противился, едва не подталкивал меня. Лев пыхтел позади, волоча на спине чернокнижника. Кир Дрэкул хрипел и отплевывался, его стоны превратились для моих ушей в лучшую музыку. Пока учитель жил, его можно было спасти. Если сердце Дрэкула остановится, вся его могучая сила перетечет в ту часть личности, которую я не хотел бы знать.

– Ма… Мануил, формулу братства… – прохрипел наставник.

Предательские слезы попытались опозорить меня! Даже на краю гибели кир Дрэкул думал о моем назначении. Примени я сейчас формулу Ночного братства, сам бы очутился в безопасности, но каково пришлось бы наставникам?

В темном углу озера жидкость взбурлила, поднялась стеной. Мост задрожал, точно собрался вот-вот рассыпаться.

– К берегу! – я едва не завопил от радости, услыхав знакомый, обретающий силу, голос некроманта. – Лев, оставь меня, береги Мануила!

– Мы выйдем отсюда вместе! – отвечал я.

Я уже видел заросший ракушками, затылок змея, темную полоску суши за ним. Оставалось шагов двадцать, когда мост дрогнул и стал погружаться.

– Этот поворот, – указала Женечка. – Нет, постойте, вот этот. Ой, простите, тут посадили деревья одинаковые, я поэтому запуталась.

Беглецы притаились в тупике между двумя недостроенными коттеджами. Дальний конец прохода перекрывали обтянутые полиэтиленом палеты с новеньким кирпичом. Сбоку, задрав к небу кричащий рот, зимовала бетономешалка. Дома тоскливо смотрели вдаль пустыми окнами, билась на морозе полиэтиленовая пленка. Ветер кашлял и вздыхал в недрах заброшенных коробок. Лесенки и крылечки занесло по самые перила, надписи на фасадах взывали, умоляли купить замечательную недвижимость по смешной цене.

Цесарио лег, высунул язык, принялся вылизывать налипший между пальцев лед. Снежинки падали на густую жесткую шерсть оборотня, но не задерживались, стекали ручьями. Раны его полностью зажили, не осталось и следов. Стоило отодвинуться от горячей спины зверя, как промозглый ветер пробрался под одежду. Ноги после химии стали совсем слабые. Хорошо, что хватило ума напялить подаренные Вестником штаны поверх пижамы, а вот шерстяные носки никто не предложил. Женька кое-как стянула непривычные кожаные лапти, растерла окоченевшие пальцы. Зато колючий свитер, больше похожий на платье, превосходно держал тепло.

Девушку не отпускало смутное дежавю, будто она когда-то уже имела дело с караульными. Цесарио явно не родился изнеженным домашним котенком; под грудой мускулов два сердца гнали кровь, один состав которой, вне сомнения, пошатнул бы психику земных медиков. Женька никогда прежде не слышала про ездовых тигров, но вот это дивное ощущение – запустить пальцы в шерсть на загривке, прижаться щекой, зарыться пятками, и мчать, мчать, сквозь ночь, вдоль радужных всполохов…

Это, несомненно, уже происходило. Если не с ней, то, вероятно с мамой. Или, еще вероятнее, с бабушкой.

– Вестник, мне здесь не нравится, – пробурчал из рюкзака Оракул. – Если бы не Вожатый, я предложил бы обойти.

Впервые вместо насмешек и иронии в голосе инвалида звучала настоящая тревога, граничащая с паникой.

– Оракул, мы не можем просто так сбежать, – Вестник, наверное, тоже что-то чувствовала, немного растерялась, но держала себя в руках. – Караульные предупредят, если там засада.

Во мраке простучала электричка. Сквозь порывы метели пробивался свет редких фонарей. На шоссе, тараня путь автомобилям, лениво молотил трактор. В заснеженном поле угадывались квадраты огородов, дымящие бани, каркасы провалившихся коровников. Прежде Женьке не приходило в голову, насколько стар бабушкин, или, вернее сказать, прабабушкин дом. Может, он потому дожил до почтенных лет, что был выстроен из кирпича, и только на втором этаже имелся кусок из дерева, – мезонин, нелепая терраса, башенка смешная, все подгнившее, перекошенное, словно вытащенное в Ленинградскую область из кукольного королевства. Папа не хотел ломать второй этаж, вдруг вспомнила Женя, упорно не хотел, это ведь Наташа настаивала, и ругалась, что привыкли жить, как медведи.

– Оракул, похоже на оберег Рогатого? – вслух задумалась Привратник.

– Что-то есть, несомненно, – голос мальчика из закрытого рюкзака доносился глухо, как из колодца. – Есть метки и граница для отвода глаз. Мне это крайне не нравится. Хорошо, что хозяйка с нами.

Интересно, кого он назвал хозяйкой, подумала Женька, изо всех сил растирая замерзшие пальцы.

– Весьма занятно, – усмехнулась Ольга, – в этой сфере нечасто встретишь крепкую защиту. Евгения, ведь здесь, как я понимаю, достаточно дорогая земля?

– Кажется, очень дорогая, – кивнула девушка.

– Везде светятся окна, везде живут люди, – задумчиво продолжала великанша, сквозь кусты осматривая сверкающий огнями поселок. – И только возле дома вашей бабки никто не поселился, ни слева, ни справа. Ваше семейное гнездо всегда стояло на отшибе, верно?

Женька закусила губу. Папа рассказывал, со слов бабушки, что когда-то дом ее матери, как гриб, торчал на краю деревни. А горожанам участки под садоводство нарезали гораздо позже, и тоже получился самый дальний угол. Кажется, дом пытались отнять под сельсовет, но не отняли. А потом, во время войны, округу проутюжили немцы, и дом опять уцелел. Деревня зачахла, заросла травой, едва обанкротился последний совхоз. Прабабушкин дом выдержал очередную напасть. А после и садоводство развалилось, якобы место поганое, то воды нет, то электричества, то отходы вредные. Вместо крохотных лоскутов землю стали продавать солидными наделами, застроили коттеджами, некоторые из них вытянулись аж в четыре этажа. Залили асфальт, расставили детские площадки, магазины, земля подорожала в сотни раз. Теперь тут жили круглый год, сытно, обстоятельно, ездили на внушительных машинах.

Женечка изумлялась, как она прежде не замечала. Ведь только вокруг бабушкиного домика шикарные виллы так и стояли непроданные, пустыми гробами, что слева, что справа. И по дорожке тут никто не катался, и фонари не горели. И сам дом почти незаметен в тени, вроде он, а вроде и совсем другой, и крыльца не видать. Крыльцу полагалось находиться со стороны улицы, но там в сугробах едва угадывались острия штакетника. Лишь одно оставалось как прежде. Дом торчал на краю жилого массива, неприкаянный, чужой.