Стивен Эриксон - Память льда. Том 1

Остряк резко обернулся.

И увидел, как шестой охотник мчится среди перепуганных лошадей, направляясь прямо к Керули. В отличие от остальных к’чейн че’маллей у этого шкура была покрыта сложными узорами, а вдоль хребта дыбился ряд стальных шипов.

Остряк толкнул Керули плечом, так что тот упал. Пригнувшись, капитан успел поднять обе сабли вовремя, чтобы встретить горизонтальный удар одного из массивных клинков чудовища. Гадробийская сталь оглушительно зазвенела, сила удара, будто разряд молнии, пробежала вверх по рукам. Остряк скорее услышал, чем почувствовал, как сломалось левое запястье, обломки костей тёрлись друг об друга, изгибались, а после онемевшие пальцы выпустили сабли – и те полетели прочь, вертясь в воздухе. Второй клинок охотника должен был разрубить капитана напополам, но со звоном врезался в двуручный меч Драсти. Оба клинка сломались. Драсти отпрыгнул, его грудь и лицо заливала кровь из порезов, оставленных бешеным градом железных осколков.

Когтистая, трёхпалая лапа ударила Остряка снизу так, что капитан захрипел и взлетел в воздух. Боль взорвалась в черепе, когда Остряк врезался головой в челюсть охотнику. Раздался омерзительный костяной хруст.

Оглушённый Остряк мешком рухнул на землю, так что воздух вышибло из лёгких. Неимоверная тяжесть навалилась на него, когти пробили доспех, вонзились в тело. Три пальца сомкнулись на груди, сдавили, ломая кости, потащили куда-то вперёд. Чешуйки с доспеха позвякивали, с треском отваливались, пока капитана волочило по пыли и камням. Погнутые пряжки и застёжки врезались в землю. Ослеплённый, судорожно размахивающий руками и ногами, Остряк почувствовал, что когти входят всё глубже. Он закашлялся, и рот наполнился пенистой кровью. Мир потемнел.

Капитан почувствовал, что когти дрогнули, словно отозвались на какой-то мощный удар. За ним последовал ещё один, и ещё. Когти судорожно дёрнулись. Затем Остряка вновь вздёрнуло, он полетел в воздухе. Ударился о землю, покатился, врезался в разбитые спицы фургонного колеса.

Остряк чувствовал, что умирает. Знал, что умирает. Он заставил себя открыть глаза, отчаянно пожелал ещё разок взглянуть на мир – хоть что-то, что угодно, лишь бы отогнать это непреодолимое чувство печали и растерянности. Почему не мгновенно? Быстро? Зачем так – медлить, постепенно угасать? Боги, даже боль стихла – почему же не гаснет сознание? Зачем терзать меня знанием того, что я вот-вот потеряю?

Кто-то кричал предсмертным криком, который Остряк сразу опознал. О да, кричи – непокорно, ужасно, яростно, – кричи на паутину, пока она не сомкнётся, не окутает тебя. Пошли волну звука в смертный мир – напоследок… Крики стихли, наступила тишина, только заполошно стучало сердце в груди Остряка.

Он знал, что глаза открыты, но ничего не видел. То ли светоносное заклятье Корбала Броша рассеялось, то ли капитан уже погрузился в свою собственную тьму.

Сердце запинается. Бьётся медленнее, затихает, как стук копыт бледного коня, который мчится прочь по дороге. Всё дальше, дальше, дальше…

Родившись на тёмном, как вино, море, ветер с воем промчался по-над пологим берегом, невысоким, усыпанным кирпичами холмом Восточной стражи, где тусклый свет факелов пробивался через старые ставни крепости. Вой перешёл в визг, когда ветер врезался в безрастворные стены города и вспрыснул солёной влагой гладкие камни. Затем ночной бриз взлетел к бойницам, просвистел меж мерлонов и скатился вниз, на извилистые, узкие улочки Капастана, где не было в тот час ни души.

У парапета угловой башни, нависавшей над старой казармой, в одиночестве стоял Карнадас – лицом к буре, кабаний плащ развивается под ударами ветра. Хотя зубцы парапета перекрывали подход с юго-востока, он мог различить отсюда предмет своего пристального внимания – в пяти сотнях шагов вдоль северной стены.

Мрачный, похожий на утёс дворец князя Джеларкана был одним из уникальных зданий Капастана. Лишённое окон строение из серого камня представляло собой хаотическое сочетание фасадов, выступов, скатов и бессмысленных с виду навесов. Дворец поднимался заметно выше обходившей его стены, и внутренним взором наёмник уже видел, как летят в него огромные валуны с поля за стенами, врезаются в здание, превращают в развалины.

Это недостойно. Где осталось утешительное знание нерушимого, циклического закона истории, приливов и отливов войны и мира? Мир – это время ожидания войны. Время приуготовлений… или время зажмуриться, отмахнуться от неизбежного, закрыться в глупости и чесать языками под защитой крепких стен.

Во дворце Смертный меч Брухалиан застрял на очередной встрече с князем и полудюжиной представителей Совета Масок. Командующий «Серых мечей» выдерживал подобные запутанные забеги с, как казалось Карнадасу, нечеловеческим терпением. Я бы не вынес подобной безумной пляски так долго – ночь за ночью, неделя за неделей. Тем не менее, удивительно, чего можно добиться, даже если споры не стихают ни на миг. Сколько предложений Смертного меча – и князя Джеларкана – уже приняты, хотя эти ублюдки в масках продолжают в своём невежестве ворчать и ныть, зачитывать бесконечные списки возражений и поправок. Слишком поздно, глупцы, – мы уже сделали всё, что смогли… чтобы спасти ваш треклятый город.

Перед внутренним взором Карнадаса встала тщательно раскрашенная, гибкая маска одного из жрецов в Совете – жреца, которого их отряд должен был бы считать союзником. Рат’Фэнер говорил от лица Вепря Лета – бога – покровителя «Серых мечей». Но тебя обуревают политические амбиции, как твоих соперников в Совете. Ты преклоняешь колени перед кровавым клыком Лета, но… это ведь лицемерие?

Ветер завыл – единственный ответ на безмолвный вопрос Карнадаса. Тучи над далёкой бухтой вспыхнули молнией. Рат’Фэнер был жрецом в сане Владыки скипетра, опытным в храмовой политике человеком, достигшим высшего посвящения, какое только мог получить смертный в освящённых стенах Фэнера. Но Вепрь Лета – не цивилизованный бог. Саны, чины, одеяния с заколками из слоновой кости… светская пышность, мелочная гордыня, погоня за мирской властью. Нет, я не должен ставить под сомнение веру Рат’Фэнера – он служит нашему богу по-своему .