Александр Нежинский - Братство. Крест и клинок

Впрочем, вид совершенного тела изрядно портили кровоточащие порезы и язвы, свежие ожоги и даже пятна, похожие на те, что появляются на трупах далеко не первой свежести. Все эти отметины то бледнели и исчезали с прекрасных груди, бедер, плечей и рук, то вдруг проступали отчетливей и ярче. Даже сильнейшей демонической сущности стоило огромных усилий поддерживать жизнь и силы в теле древней ведьмы, получившей от священников и воинов Братства такой урон, который уже давно отправил бы любую другую представительницу этого поганого племени прямиком в ад.

– Снова ты?! – в надтреснутом голосе то ли демоницы, то ли ведьмы уже не было той магии очарования, что всегда заставляла мужчин терять голову и покорно идти навстречу собственной же гибели, а только боль и неприкрытая злоба. – Сколько же ты будешь становиться у нас на пути, дерзкий мальчишка? Ты мог бы познать мою неземную любовь, а получишь смерть – здесь и сейчас!

– Да пошла ты, сука адская! – эти слова Алексей, так и не сумевший перевести дыхание после бега, выплюнул одним духом. А потом, чуть помедлив, выдал совершенно невероятную конструкцию, услышанную случайно на заре милицейской молодости в «дежурке» из уст пьяной киевской проститутки, задержанной за драку со своей «коллегой» по ремеслу. Конструкцию эту впоследствии даже на спор не смогли повторить трое сержантов, самых известных в управлении матерщинников – уж больно была заковыристой. А еще – исключительно обидной для любой представительницы женского пола. Лилит, похоже, тоже ее оценила – издав дикий визг, она снова начала трансформироваться. Опять почернели волосы, опять мелькнули огромные птичьи лапы с хищно загнутыми когтями. А потом эти когти ударили в Алексея, и, сбив с ног, принялись полосовать грудь.

«Сейчас эта курица меня порвет…» – мысль почему-то была отрешенно-спокойной. Потому, наверное, что сознание норовило уже скатиться в спасительную черноту, убегая от разливающейся по телу океанскими волнами невыразимой боли. Алексей попытался пырнуть лапу кинжалом, но тот лишь скользнул по ороговевшей коже.

И в этот самый момент коготь другой лапы, с легкостью рассекший и одежду, и кожу, зацепился за серебряную цепь с нательным крестом. Взвыв от причиненной этим прикосновением боли, чудовище задергалось – и этой секундной заминки Алексею хватило, чтобы, намертво вцепившись в лапищу, рвануться вперед и вверх, выбрасывая перед собой руку с кинжалом. Серебряный клинок по рукоять вошел между грудей женщины-птицы, а Алексей, растратив остаток сил, упал в траву, истекая кровью.

Удар этот стал последней каплей. Трансформация дала окончательный сбой, и прекрасный некогда лик превратился в гротескную образину – с одним глазом, полопавшейся кожей и съехавшим чуть ли не на затылок беззубым ртом. Этот воплощенный кошмар, распластавшись по земле, тем не менее еще пытался ползти к чудом остающемуся в сознании Алексею. И даже что-то шипеть при этом.

– Сейчас… Сейчас-с-с… Я подарю тебе свой поцелуй, поцелуй смерти…

– Не надо мне таких поцелуев. Меня сейчас и так вырвет! – Мысли, как видно, уже последние, текли совсем вяло. И так же вяло немеющая рука шарила по траве, ища кинжал, намертво засевший в том, что сейчас ползло к нему, неумолимо приближаясь сантиметр за сантиметром.

– Вж-ж-ж-их! – взмах серебряного меча снес уродливую голову с остатками рыже-черно-светлых волос с корявых плеч и отправил в полет по полю. Серебряные клинки пригвоздили продолжавшие корчиться останки к земле. А Алексей увидел склоненное над ним лицо отца Михаила.

– Живой? Держись, Алешенька, держись!

– Да что мне сделается?! – Алексей хотел ответить батюшке именно так, как положено лихому воину, но губы почему-то уже совершенно не желали слушаться. Потерять сознание он позволил себе, лишь услышав раздавшийся от дерева крик Георгия:

– Нашел! Живой ребенок, жи-и-ивой!

Алексей закрыл глаза с улыбкой.

…Белый сводчатый потолок. Неяркий, зимний свет в небольшой, чистенькой комнате. Запахи лекарств, ладана, горящего воска и елея. Временами пробивающийся сквозь них свежий морозный воздух, тянущий из приоткрытой форточки узкого окна. Алексей, вот уже несколько минут лежавший в постели с открытыми глазами, всеми своими чувствами впитывал окружающий его кусочек мира, в который он снова возвращался…

Сколько же он провалялся? Возвращение в монастырь Братства с поля боя, едва не ставшего для него последним, он практически не помнил. Тело рвала боль от ран, затуманивая рассудок. Потом вроде бы стало лучше – но ненадолго. Начавшие было затягиваться чудовищные «борозды», оставленные на его груди когтями, вдруг снова раскрылись, закровоточили. По всему телу стало расползаться зловещее воспаление, схожее с заражением крови, температура взлетела до совершенно ненормальной высоты, начались припадки, в которых его корчило и трясло, словно в какой-то небывалой лихорадке.

Окажись Алексей в это время на лечении в обычной больнице или госпитале, пусть даже и в окружении поголовно профессоров медицины, имеющих в распоряжении самые современные лекарства и медицинскую технику, выжить ему вряд ли бы удалось. Проблема была не в серьезности причиненных повреждений, не в занесенной инфекции или проникшем в тело яде. Страшный недуг сжигал его потому, что раны были нанесены когтями одной из самых могущественных демониц, обретшей на время физическое воплощение.

Оттого и боролись с этой черной немощью не доктора, а священники – как состоявшие в Братстве, так и специально прибывшие к его постели по призыву первых. Сильнейшие молитвы, читавшиеся без остановки круглые сутки, святые реликвии возлагавшиеся на его тело и стоявшие в изголовье, чудодейственный елей – все, что можно было, употреблено для спасения жизни Божьего воина. И смерть отступила, убравшись прочь вместе с темными чарами и демонической отравой, прокладывавшими ей путь к сердцу Алексея. Правда, и жизнь не торопилась возвращаться в истерзанное муками тело. Долгое время провел он в беспамятстве и бессилии, лишь на краткое время выныривая из забытья. Единственным, что запомнилось из таких минут, было мерцание свечи где-то рядом и голоса, читавшие молитвы. А потом снова наступала темнота и безвременье…

Так все-таки, как долго он тут лежит?! Алексей попытался пошевелиться, и – ура! – это удалось. Руки и ноги, кажется, слушаются, пусть пока и с трудом, занемевшие от долгой неподвижности. А вот при движении, направленном на то, чтобы, опираясь на подушки, сменить лежачее положение на хотя бы полусидячее, грудь прострелило болью. И близко не сравнимой с той, что была раньше, но все равно довольно чувствительной. Опустив взгляд ниже подбородка, Алексей увидел лишь толстый слой бинтов. Что там, под ними, видеть, по правде говоря, не очень-то и хотелось. При воспоминании о кривых и загнутых когтях «совиных» лап его аж передернуло. Наверняка шрамы останутся такие, что покрасоваться на пляже теперь не получится. Ой, ну да кому оно нужно – это красование и эти пляжи… Гораздо больше Алексея волновал вопрос, скоро ли он сможет снова «встать в строй».