Александр Нежинский - Братство. Крест и клинок

Именно на этой мысли его и застал тихий скрип входной двери. Кто-то очень осторожно заглядывал в комнату, боясь, как видно, потревожить покой больного. Повернув голову, Алексей встретился взглядом с отцом Михаилом.

– О, очнулся, болящий! Ну, слава тебе, Господи! И уже, гляди, на одре своем ворочается, – священник изо всех сил пытался говорить строгим и чуть ли не сердитым тоном, но ясно было видно, насколько он рад, поругивая лишь «для порядка». – Ты бы, Алеша, не торопился вертеться-то! А ну, как раны опять откроются?

– Не откроются, батюшка! – Алексей улыбнулся во весь рот и, сделав-таки над собой усилие, сел на постели. – Видите? Лучше мне уже, правда, лучше! Сколько ж можно колодой лежать? Я уже на свет божий выйти хочу.

– Ну, уж прямо-таки сразу и «выйти»! Бодрый какой! По полосе препятствий поскакать не желаешь? – отец Михаил всплеснул руками.

– Не, батюшка, с этим подождем пока, – оценив юмор, Алексей снова улыбнулся, – а вот насчет пожевать я бы, если честно, очень даже бы не отказался!

– Вот это правильно, вот это молодец! – священник обрадовался еще сильнее. – Насчет этого я скажу, из трапезной быстро организуют. И тут повезло тебе, Алеша – как раз пост закончился!

– Пост закончился?! Это… Подождите-ка, что за день сегодня?

– Замечательный день, Алеша. Со светлым тебя Рождеством Христовым!

– Ох, ты… Это ж сколько…

– Долго, Алеша, долго. Ну, последние неделю-две ты, считай, просто отсыпался, силы возвращая. Выныривал из сна, считай только когда кормили тебя – да и то по чуть-чуть, с ложечки.

– А остальные как? Там ведь еще раненые были?

– Да все уже повыздоровели, на ногах. Ну, кроме Олега, конечно…

– Это я помню, батюшка.

– Схоронили мы его. Здесь, на нашем кладбище монастырском.

– Вот на могилу мне сходить первым делом и надо. Я-то на похоронах не был!

– То не в вину тебе. Сам ты тогда настолько плох был, что впору еще одни похороны готовить было. Ну, слава Богу, обошлось. А что до сходить – вот поешь сперва как следует, а потом тебя отец Онисим осмотрит, ты его знаешь, врачом он был раньше. Отец-то Киприан уж недели две, как заявил, что ни порчи, ни какого другого колдовского вреда на тебе нет больше, так что Онисим тобой сам занимается. Вот скажет он, что можно – сходим уж.

– Да зачем, что я, сам не чувствую?

– Сказано – осмотр, значит – осмотр! – разом вернувшийся к отцу Михаилу командный тон места для споров не оставлял.

Вкусностей и напитков, которых Алексею прямо в «палату» натащили из монастырской трапезной с праздничного рождественского стола, хватило бы, наверное, на половину Братства. Вот разве что спиртного не было – ну, так к нему и не тянуло совершенно. А остальное… С трудом «отвалиться» от стола Алексей заставил себя, когда понял, что продолжив трескать за обе щеки, подвергнет свою жизнь новой угрозе – лопнуть на месте. Пришедший вскоре отец Онисим сменил повязку, смазал изрядно зарубцевавшиеся уже раны чем-то, не слишком приятно пахнущим и ворчливо констатировал, что «надобен бы, конечно, еще покой, но кто ж тебя тут с шилом в одном месте удержит!?» По всему похоже было, что практические премудрости врачебной науки этот полноватый невысокий священник постигал в свое время на ниве военной медицины. И не в удаленных от фронта госпиталях, а в полевых медсанбатах. Отсюда наверняка и тонкое знание психологии и повадок выздоравливающих бойцов.

По дороге к монастырскому кладбищу Алексей услышал от отца Михаила историю брата Олега. Лишь этот рассказ сделал для него понятными последние слова умирающего, прозвучавшие у стен разрушенного монастыря…

…Давно это было. Рухнула великая страна, погребая под своими обломками судьбы целых народов – что уж тут говорить об отдельных людях, враз сделавшихся лишними и никому не нужными в изменившейся до неузнаваемости жизни? Чуть ли не больней всего ударило по тем, кто еще вчера был силой и гордостью этой страны, а сегодня стал «балластом» для захватившей ее остатки жадной своры выскочек и воров. Люди в погонах, из элиты превратившиеся в отверженных, устраивались в новых реалиях, кто как мог – кто в бизнес, кто в банду, кто в бомжи. Но были и другие – те, кто не желал выпускать оружие из рук, благо возможности к тому были, и становилось их чем дальше, тем больше.

Молодого десантника подхватила кровавая волна, поднявшаяся на развалинах некогда великой страны и носившая его от одной к другой «горячей точке», что страшными язвами возникали на когда-то мирных землях. Воевать он, как оказалось, умел, а с какого-то времени и полюбил. Бесшабашное и безбашенное бытие, в котором не было ни «вчера», ни «завтра», а было лишь вечное «здесь и сейчас», вошло в плоть и кровь и стало казаться не просто нормальным, а единственно правильным и возможным для него. В его мире люди жестко делились на своих и врагов, дружба и водка были крепче, чем на «гражданке», которую он уже начала окончательно забывать. Солнце каждого нового дня, в который он входил – несмотря ни на что, все еще живым – светило ярче, а запах горелого пороха, смешивавшийся с дымом сигаретной затяжки, первой после боя, пьянил и казался неземным ароматом. Этот мир был жестоким, но честным, он был простым и понятным. Жить в нем было легко, а умирать не страшно.

Так было до того дня, когда при «зачистке» крохотного горного села, из которого их колонну накрыли огнем, он погнался за автоматчиком, который, расстреляв боекомплект «до железки», кинулся бежать, петляя, как заяц, по узким улочкам. В распахнутую дверь хибары, за которой скрылся стрелок, тут же полетела граната. Добавив «для контроля» пару очередей следом, Олег осторожно зашел внутрь. Опасался он зря – врага в крохотной комнатке не было. Он ушел через люк в полу, который теперь зиял хохочущим беззвучно над Олегом ртом. Зато – были, как оказалось, двое детей, чьи исковерканные тельца не смог разметать и взрыв гранаты. Даже мертвые брат и сестра продолжали держаться за руки…

…В первый раз они пришли к нему в ту же ночь. Молча, в своей свисающей окровавленными тряпками одежде встали рядом с расстеленным на полу какого-то разбомбленного здания матрасом, на котором он валялся, пьяный до изумления, да так и простояли всю ночь. Олег попытался списать это на «белку». Не тут-то было. Убитые им дети явились на следующую ночь, когда он, не принявший ни капли спиртного в жаждавший забытья организм, уснул лишь под утро, и на следующую… Застрелиться не дали товарищи, в последний момент выдравшие из рук уже приставленный к виску пистолет и тут же набившие морду. Больше оружие в руки он брать не мог и из профессио нала войны моментально превратился для своих не просто в бесполезную обузу, а в опасность. Один его полубезумный вид мог подорвать морально-психологический климат любого подразделения, а если добавить к этому еще и полную непредсказуемость поведения…