Елизавета Дворецкая - Тайна древлянской княгини

– Туда, княже! – Шустрый дедок Братеня показал рукой. – Ей время идти мертвых угощать.

Было еще светло, но уже начинало темнеть. В задумчивости почесывая плечо под рубашкой, Хельги конунг огляделся. Будучи порядком пьян, вид он имел непривычно расслабленный и добродушный, щурил глаза, будто весь этот мир сейчас казался ему до крайности забавным. Но шум гульбы его утомил, хотелось пройтись. Да и глупо сидеть со стариками в душном доме, сейчас, в ночь Середины Лета, когда вокруг бродит множество женщин, жаждущих любви. А из всех местных женщин его особенно занимала королева – она пошла в ту сторону, и было бы очень кстати повстречать ее…

– Я пойду с тобой, конунг! – Едва он двинулся через мост, как его догнал Болли Буян. – Только дойду до курганов, мне надо поискать мой лук. Этот урод Хринг, ты представляешь, выпросил у меня сегодня лук на состязания, а потом они там стали пить, ну, он и забыл про него, рожа дурацкая! Не свое ведь, не жалко! Мой любимый лук, отец мне сделал!

– А что ты самого Хринга за ним не отправишь?

– Да он вон валяется под столом в обнимку с собакой. Его разве что за шиворот вести и пинать всю дорогу, только он сейчас собственную задницу не найдет! Ну его к троллям!

Они двинулись вдоль берега вместе, болтая по пути. На незнакомых людей Болли производил устрашающее впечатление, но со своими держался дружелюбно и приветливо. Им часто попадались навстречу люди – все нарядные, в бело-красных рубахах, в венках, подпоясанные жгутами из зелени. Обоим скоро выдали по пышному, хотя уже увядшему и растрепанному венку, и если Болли только помахивал своим на ходу, то Хельги без стеснения нахлобучил венок на голову. От предложения выпить они тоже нигде не отказывались, хотя оба и так уже были хороши. На то и праздник. Война, походы – все это завтра, а сегодня Середина Лета – пиры, мясо, пиво, песни, веселые женщины.

Вот перед ними выросли курганы, где сегодня урмане в честь праздника устраивали состязания во всяких воинских искусствах: по стрельбе, по плаванию и гребле, по метанию сулиц, пригласив и местных мужчин показать себя. Трава была утоптана, кое-где виднелись обглоданные кости, черепки разбитого кувшина и стояла забытая деревянная миска. Болли принялся кружить у подножия кургана, отыскивая свой лук; нашел несколько стрел, причем чужих, запутавшихся в траве – тоже какие-то раззявы спьяну забыли. Проспятся, придут искать, а хрен вам!

Хельги тем временем сел, потом растянулся на траве, сдвинув венок на затылок и глядя в темнеющее небо. Солнце наконец зашло, хотя все вокруг еще было видно. И всем телом он ощущал, что земля под ним – живая на очень большую глубину.

Если бы мать видела его сейчас, она наверняка осталась бы довольна. Хельги взглянул в небо, ожидая, не появится ли там фигура женщины верхом на коне-облаке – уж такая, как Сванрад дочь Свейна, наверняка сделается после смерти валькирией, тем более что и погибла она, можно сказать, в бою. И не может быть, чтобы она, владевшая таким могучим колдовством при жизни, не сохранила хотя бы столько сил, чтобы навещать сына в священные ночи. И если она где-то здесь, то видит: он сделал то, к чему она всегда стремилась. Завоевал королевство за морем, а заодно отомстил обидевшему ее отцу. И пусть тот еще жив и даже, как сказали, женился – не беда. Так, пожалуй, даже лучше. Убей его Хельги, он сейчас заседал бы в Валхалле и пил с Одином и героями древности, хвастаясь своей жизнью и смертью перед самими Сигурдом Убийцей Дракона и Харальдом Боевым Зубом. Нет, такого счастья Хрёрек не заслужил. Пусть живет где-то там, на юге, лишившись земли и богатств, накопленных за пятнадцать лет, и мучается мыслями о всех своих потерях. Хельги даже передумал спешить вслед за ним – такая жизнь хуже смерти, так пусть она продолжается как можно дольше! И пусть Хрёрек в конце концов сдохнет, как старая корова на соломе, и не попадет в Валхаллу вовсе!

Жаль, матери не довелось разделить торжество младшего сына. Но и это дело поправимое. У него ведь уже есть невеста, а значит, будут со временем дети. Люди рождаются вновь, и его мать сможет родиться снова, уже тут, в Альдейгье, и тогда она своими глазами увидит, сколь многого добился ее любимый сын. Ее новая жизнь будет лучше прежней!

Хельги подумал, что надо пойти подняться на священный могильный холм, позвать дух матери и рассказать ей все это. Но едва он собрался встать, как рядом раздался чей-то испуганный, смутно знакомый голос.

– Княже!

Хельги поднял голову. Перед ним стоял Честиша, державший за руку светловолосую растрепанную девушку лет пятнадцати, если не меньше. С пира старейшин он улизнул почти сразу после получения достопамятного подарка; сидеть со стариками двадцатилетнему нарочитому мужу было скучно, хотелось погулять с прочей молодежью. В позапрошлом году, когда он вдруг остался у себя в роду старшим из мужчин, мать и бабки поспешили его женить, но жена подобралась слишком юная и не вынесла первых родов: похворала пару недель и померла. Теперь Честиша приглядывал новую подругу, намереваясь завтра утром ввести в дом хозяйку. Хельги не одобрил его выбора: личико невыразительное, тоща, да и выглядит неряхой, – но Честиша явно жаждал сообщить нечто важное.

– Княже, у тебя много людей с собой? – Он тревожно огляделся. – Княгиня! Ее, похоже на то, хотят похитить! Мы были там, за кустами, – он кивнул на заросли возле подножия Дивинца, – и видели, как пристала лодка, а в лодке было три оборотня в волчьих шкурах и княгиня Предслава!

– Что? – Хельги приподнялся. Честиша не слишком хорошо говорил на северном языке, запинался, и Хельги с трудом улавливал смысл его довольно путаной речи.

– Это точно она! Она вся в белом, она ведь вдова, и я узнал ее убрус, хотя им закрыто ее лицо! Она лежит в лодке, и там сидят эти трое оборотней! – Честиша взмахом руки показал в сторону берега. – Они в волчьих рубашках, то есть шкурах. Идем скорее со мной, я покажу. Вот только… если у тебя тут нет людей, что же нам делать? Эх, я меча не взял! Но ведь праздник!

– Болли! – окликнул Хельги.

– Я здесь! – Тот уже бежал к нему, победно размахивая луком. – Нашел! Слава богине Скади и прочим асам, нашел! Ну, Хринг, да чтобы я ему хоть ложку без черенка еще когда-нибудь дал! я уж думал, пропал мой лук…

– Идем за ним. – Хельги кивнул на Честишу. – Он говорит, какие-то ульвхеднары хотят похитить мою королеву.

– Да ну! – Болли переменился в лице и грозно нахмурился. – Ну, сейчас мы этим ульвхеднарам открутим их песьи головы и пришьем к задницам!

Предславу бросили в лодку лицом вниз, но, когда уже отплыли, она сумела повернуться. На дне лодки собралась вода, и скоро ноги и бок у нее намокли. Но хуже было то, что отсюда она ничего не видела, кроме досок борта и темнеющего неба над головой. Ее похитители молча налегали на весла; они так ничего и не сказали, ни ей, ни друг другу, и оттого все сильнее казались не людьми, а настоящими выходцами с Той Стороны, прорвавшимися сюда в одну из тех ночей года, когда истончается грань. Ее везли вниз по течению, то есть к Дивинцу, это она понимала, но все прочее оставалось загадкой. От недоумения у нее даже не получалось испугаться как следует – настолько невероятным и диким казалось происходящее. Кто сейчас находится с ее родом в такой вражде, чтобы решиться на похищение знатной женщины, старшей жрицы? Это уж совсем надо ни к людям, ни к богам почтения не иметь! Если бы, допустим, в Ладоге сейчас оказались какие-то люди из Словенска, преданные Вышеславу, и решили бы увезти невесту Хельги, чтобы помешать ему стать полноправным ладожским князем… Но кто на такое решится без совета со старшими, а послать весть Вышене и получить ответ за такое короткое время никак невозможно! Да и знала бы она, если бы в Ладоге сейчас находились родичи Вышеслава. Они ведь родичи и Велемовой жены Остряны, она уж не пропустила бы! Однако лишь Вышене и Рерику Предслава сейчас могла мешать – не умыслом, но самим своим существованием. Вот только будь это происки поозёр, ее сейчас везли бы в другую сторону, вверх по реке. Может, перепутали с кем? Но ведь на ней сряда вдовы по первому году, ей и замуж идти еще нельзя, это видит всякий, кто не слепой, и поэтому не может быть даже такого, чтобы ее решил умыкнуть какой-нибудь добрый молодец, опаленный страстью. И зачем эти волчьи шкуры? Она ничего не понимала… до тех пор, пока лодка не пристала.