Гай Орловский - Королевство Гаргалот

Она сказала с пониманием:

– Потому и строите большие корабли?

– Да, – подтвердил я с неловкостью. – Не представляете, как стыдно признаваться в трусости женщине! Перед которой все стараются выглядеть сильными и мужественными.

Она сказала ласково:

– Бедный вы мой… Сколько же вам пришлось натерпеться…

Чисто по-женски, даже по-матерински, она обняла меня и прижала головой к своей груди, той самой полной, мягкой и горячей, некоторое время утешающее гладила по затылку, спросила с укором:

– Глерд… это что вы делаете?

– Мне грустно, – сказал я со вздохом, – стараюсь утешиться. А вы просто спасаете меня из пучины отчаяния.

– Ну уж отчаяния, – возразила она.

– Тогда просто от тоски, – уточнил я. – Однако в ваших объятиях нахожу утешения и силы… Что это у вас за веревочки?.. Ах да, это я не туда полез, как все в жизни сложно.

Она в испуге оглянулась.

– Глерд, нас могут увидеть…

– Не могут, – заверил я. – Я узрю раньше. Или почую. Неважно… Ох, герцогиня… Какая у вас нежная кожа даже здесь…

– Глерд, нельзя же так… ох, оставьте… Зачем платье задираете мне на голову?

– Чтоб не сползало, – пояснил я жарким шепотом, – а так у вас прекрасное лицо, а ваши полные и красные, как спелые вишни, губы я даже во сне…

Она прошептала в ужасе:

– Глерд!.. Как вы смеете, я такое не позволяла даже мужу…

– Ему и нельзя, – ответил я, – а нам, с нашим родством душ, нашей близостью этических констант, позволено самое полное слияние потных тел…

Она охнула:

– Глерд!.. Нельзя так… Это же какой стыд… Как я могу…

– Расслабьтесь, герцогиня, – шепнул я, – весь грех беру на себя.

– Грешить никому нельзя!

– Без прегрешения нет покаяния, – возразил я. – Герцогиня… Ох, я просто с ума схожу на вас… Как вам удается быть такой чувственно нежной и отзывчивой…

Она шепнула в ужасе:

– Глерд, я ни на что не отзываюсь! Это вы со мной делаете что-то непонятное в угоду своим телесным потребностям, а я нет, я ничего не знаю… и не участвую…

– Поучаствую за нас двоих, – согласился я. – Герцогиня… какое это сладкое безумство…

Жаркий румянец охватил ее лицо, воспламенил розовые уши и даже сполз на грудь. Дивное и возбуждающее зрелище, едва не теряет сознание от стыда и непристойности того, что с нею делают, но мужчине нельзя мешать, а когда я вытерся краем ее платья и опустил его на место, она потупила взор, стараясь не встречаться со мной взглядом.

– Жизнь прекрасная, – сказал я с чувством. – Потому что вы ее украшаете, герцогиня!..

Она покачала головой.

– Глерд…

– Герцогиня, – ответил я с чувством.

Она покачала головой.

– Глерд, вы не останетесь ночевать в постели герцога. Это непристойно. Я не могу пойти на такое, это будет изменой супружескому долгу.

– Герцогиня!

Она вздохнула, отвела взор.

– Я сама навещу вас. В поместье привыкли, что я, как и мой супруг, время от времени навещаю расположенные вблизи и даже дальние цеха. Герцог обычно ездит в самые отдаленные, а я в те, что ближе.

Я подхватил:

– А бухта почти совсем рядом! Герцогиня, я буду ждать вас, томясь негой сладкой.

Возвращался уже ночью, на фоне звездного неба и двух лун поднялась темная стена деревьев, я протиснулся на ту сторону, там у самой воды полыхают костры, все освещено, работа продолжается и ночью.

Охрана явно передала по цепочке весть о моем появлении, внизу от костра с гвардейцами навстречу мне поднялся Ваддингтон.

– Глерд, – сказал он с беспокойством, – не будет с моей стороны дерзостью спросить, как прошел разговор с герцогом?

Я покинул седло, один из гвардейцев быстро ухватил коня под уздцы.

– Не будет, – сообщил я. – Глерд Ваддингтон, как я понимаю, вы беспокоитесь за стройку?

Он ответил торопливо:

– Простите, адмирал, но… из-за этого я и позволил себе переступить этикет…

Я отмахнулся.

– Неважно, главное, ваше отношение к делу. Так что спрашивайте.

Он, все еще смущенный, торопливо взял себя в руки и спросил:

– Адмирал, о чем удалось договориться?

– Все подтверждено, – заверил я. – Жизнь устроена так, что любые связи и договоренности слабеют, если их не подтверждать время от времени.

Он ответил со вздохом:

– К сожалению, это необходимость.

– Потому, – сказал я, – будем подтверждать стойко и без горестного ропота. Как я и сделал. Вообще без ропота. Ибо!.. У нас великие цели, дорогой глерд Ваддингтон. А сейчас прощаюсь до утра. Если, конечно, ничего не случится…

Он вытянулся, в голосе прозвучал сдерживаемый вызов:

– Когда охраняю я по своим правилам, ничего не случится!

И все-таки половина ночи прошла для меня в беспокойстве и тревоге. Постоянно чудится, что где-то что-то прошляпил. Слишком быстрый переход от ничегонеделанья к бурной деятельности и непосильной нагрузке. Но, видимо, во мне что-то да есть такое, что еще в том мире заставляло время от времени отправляться на поиски работы, в то время как мои приятели беззаботно и счастливо жили на пособие и не рыпались.

Так что да, страшно и непривычно быть не просто работником, а руководителем, но еще Пифагор сказал, что стыдно прожить жизнь, так и не узнав, на что способны наши ум и тело.

С другой стороны, при всей жажде ломать и строить, как же хочется просто лежать, а чтоб все само делалось…

В конце концов заснул так вот незаметно, продолжал строить корабли, целую эскадру, и только под утро сообразил, что это сон, потому что легко перепрыгиваю с корабля на корабль в открытом море и не могу вспомнить, когда это страна меня послала сюда штормовать. Или штурмовать, не помню.

После короткого завтрака почти на ходу я торопливо покинул помещение, нужно обойти все бараки и мастерские. Заказы мои сложноваты и причудливые, на взгляд местных умельцев, надо следить, чтобы не привнесли своего «как лучше», не поправляли, не доделывали по своему усмотрению, а потом вышел из последней мастерской и замер на берегу.

Хотя и не эстет, но какая же это красотища… Из предосторожности я сразу расположил верфь на своей стороне бухты, как и все строения, теперь там почти тесно, учитывая возрастающее количество стапелей и выдвинутых в залив причалов.

Даже там, где пока нет даже скелетов кораблей, рабочие уже подготавливают место и таскают туда отесанные бревна. Почти вижу, как начнут обрастать деревянным мясом гордые и прекрасные каравеллы, красивые и романтичные, навсегда оставшиеся эмблемой самого юного и устремленного в будущее периода мореплавания.

Мастера и рабочие почтительно кланяются издали, а я неотрывно смотрел на бухту, где обе каравеллы медленно маневрируют на середине. Ветер, откуда бы он ни дул, расшибается о стену деревьев и уходит поверху, но малая часть все же опускается вниз, как раз достаточно, чтобы осторожно поднимать все паруса.