Вера Чиркова - Цвет победы

– Хотела бы я сказать нет, но пока не могу. Каждая ночь может стать последней, мне всё труднее сдерживаться. Но ведь тебя не переубедишь… ты всё делаешь по-своему. Сколько раз я была против твоих замыслов… бесполезно даже вспоминать. Каждый раз ты обещаешь всё просчитать и предусмотреть и снова совершаешь те же ошибки.

– Ты сейчас тоже лжёшь. Если бы ты не испугалась в тот раз… не попыталась его спасти, королевство было бы уже в моих руках… – внезапно вспылив, визгливо закричал на неё советник, – ты слишком добра… как будто и не дочь своего народа.

Услышав эти безумные обвинения, женщина выпрямила спину с царственным достоинством и свысока окинула холодным взглядом сжавшегося от ужаса перед собственным проступком советника.

– Я просто очень хорошо помню закон сосуществования. И точно знаю: никому не будет дела до моих или тем более твоих желаний, если следящие сочтут меня виновной во всех твоих преступлениях. И можешь не сомневаться, никого не разжалобят твои оправдания и мотивы поступков. Всё, Урд, ты преступил последнюю черту. Я выхожу из игры, и Гинло тоже.

– Нет! Нет, Денесси… умоляю… не делай этого… – Он рухнул на пол и теперь полз к дивану на коленях, заглядывая снизу вверх в непреклонное лицо, как собачонка, сожравшая хозяйский кусок окорока. – Во имя всего светлого, бывшего между нами… не нужно…

– Прекрати, – одним неуловимым движением она оказалась по другую сторону дивана, – ты же знал, ради кого я ещё с тобой. Имей мужество признаться в проигрыше.

– Но ты ведь не можешь поступить так жестоко с ними? – Старому интригану, видимо, неожиданно пришла в голову свежая идея, и его выцветшие глазки засветились детским азартом. – Дена! Эти воины, двести человек, они же поверили нам! Подумай, какая участь их ждёт… и про их семьи тоже вспомни! Инвард ведь не прощает таких проступков! Денесси… я всё осознаю… я был не прав, я ошибался, я делал зло… но ведь у меня была причина?! И ты лучше других знаешь, насколько веская! Вспомни тот самый закон сосуществования, которым ты меня сейчас попрекала… Мы ведь не нашли в нём ни одной лазейки, кроме этой…

– Но и этой тоже нет. – Впервые за многие годы она рассматривала его внимательно и изучающе, как незнакомца, позволив себе заглянуть за собственноручно поставленные щиты и ужасалась своей слепоте. – Нет и не было, мы придумали её в тщетной надежде, что следящие оценят выгоду нашего предложения. Молчи, Урд!

Она подняла руку, запрещая ему перебивать себя, и он послушно закрыл рот, не решаясь не только сказать хоть слово, но и подняться с колен.

– Я виновата не меньше тебя, и потому я помогу тебе свести эту игру к почётной ничьей… но не вздумай мешать. И первым делом прикажи привести из подвала анлезийца, он будет лучшим лекарством, когда девчонка придёт в себя. Ведь ты же соврал ей? Откуда у тебя мог бы взяться палач, если я никогда о нём не слышала, а Лиокания вообще категорически против тех пыток, какие приняты на Хамшире?

– Соврал, – покладисто согласился старик, обрадованный лёгкостью, с какой удалось её уговорить, и не подозревая, что все его эмоции теперь для неё открытая книга, – палача пока нет. Но мастера допроса я уже подыскиваю… иногда один только вид острых железок делает людей необычайно разговорчивыми.

Денесси смотрела на него сухими глазами, её раса не умеет плакать, и ощущала тянущую боль от рвущихся в сердце многолетних привязанностей, успевших стать привычками и даже частью её самой. А ещё она чувствовала лёгкую растерянность и непривычную обиду. Боль прозрения оказалась намного меньше, чем она ожидала, задумываясь над возможными путями, приготовленными ей судьбой, и принесла только злость – на собственную доверчивость и близорукость. Столько лет Дена казалась самой себе такой проницательной и умной, а просмотрела самое главное – жадность и властолюбие человека, постоянно клявшегося, что его низменные поступки совершаются ради её блага и во имя любви к ней.

– Ты этого не говорил, а я не слышала. – Как легко скрывать презрение и равнодушие, когда в сердце сквозь вдрызг разбитые цветные витражи построенного на песке дворца гуляет холодный зимний сквозняк.

И как легко обманывать тех, кто привык всегда обманывать других.

– Я пойду к ней, убери своих шпионов, если не хочешь неприятностей. И немедленно посылай за Вастом. – Она скользнула к двери, снова теряя очертания, тая на глазах.

Использовать силу тоже легко, когда не стесняясь зачерпнёшь в открытом тебе сердце столько энергии, сколько можешь взять про запас.

И можно не оглядываться на побледневшее лицо сидящего на полу старика, шарящего дрожащими руками по карманам в поисках заветного флакона.

Несколько долгих минут, понадобившихся Урдежису для того, чтобы восстановить прерывистое дыханье и преодолеть накатившую волной слабость, предатель и не пытался подняться. Сидел не шевелясь, бессильно откинув на сиденье ближайшего стула голову со слегка растрепавшимися волосами, и молчал.

Однако каждый вздумавший подсмотреть за советником глубоко ошибся бы, решив, будто он подавлен и расстроен. Урдежис был из того редкого сорта людей, о чьём душевном состоянии нельзя судить по бледному лицу и дёргающимся губам. Впрочем, никаких соглядатаев быть и не могло: занимая это помещение под свой кабинет, советник первым делом раздобыл секретный план дворца и выяснил, где именно расположены все слуховые трубки и потайные глазки, ведущие сюда. Затем привёл мастера и проследил лично, чтобы их уничтожили. Все, без исключения.

И вовсе не богов он молил о пощаде, шевеля губами, и не каялся в злодеяниях, отнюдь.

Урдежис матерился.

Со вкусом, грязно и многословно, так, как ругаются только хлебнувшие контрабандного запретного пойла портовые грузчики. Да, у них он и научился этому искусству в ту осень, когда обнаружил, что все ровесники смотрят на него откуда-то из заоблачных высот и хвастают как новыми камзолами, так и старыми, у которых рукава вдруг стали длиной по локоть.

Тогда он загодя догадался, как будут насмехаться сверстники над его ростом, и, краснея от подсовываемых сознанием картинок и невольного отвращения, выучил все эти перлы, которые теперь беззвучно бормотал дрожащими от ярости губами.

В далёкой юности они подействовали мгновенно, спасая от жестоких издёвок вытянувшихся за лето шалопаев. Едва услышав первую фразу, неторопливо произнесённую с пренебрежительной миной, его предполагаемые мучители спрятали так и не пущенные в ход острые, но вполне приличные словечки, снова признав его, коротышку, выше себя.

Нынче ему не было нужды в разговоре с ними проявлять свои познания портового лексикона, они и без того понимали, что безнадёжно ниже его, несмотря на свои длинные ноги и мощные плечи. Теперь он говорил ласковым голоском, лишь изредка выпуская на волю строгие и холодные интонации. А непристойно бранился лишь про себя, и только в таких исключительных, как эта, ситуациях. Просто не мог не выговорить, пусть и беззвучно, все те грязные и мерзкие словечки, какие могли, хотя бы в его воображении, унизить и оскорбить обидчицу.