Роман Злотников - Сердце Башни

Аксил с отцом в тот день поехали за дровами, так что к тому моменту, когда они вернулись, все уже было закончено… Ну как закончено – младшенький валялся на пороге дома с окровавленной башкой, а из сенника и овина неслись взвизгивающие всхлипы сестер и постанывания матери. Причем, как Аксил сейчас уже, набравшись опыта во взаимоотношениях с женским полом, понимал, постанывания были не то чтобы очень-то и расстроенные. Ну да когда у них квартировали караванные, мать, бывалоча, и восьмерых за вечер обихаживала. Кто ж в здравом уме от лишней денежки в семью откажется? А вот сестрам явно приходилось тяжело – мелкие они еще были… Отца тут же, у ворот, сразу же «обрадовали» по башке, и он растянулся у забора. Впрочем, как Аксил нонеча думал – не столько даже от того, что так уж сильно прилетело, сколько чтобы укрыть своим телом дорогой железный топор. С остальным-то нажитым непосильным трудом (и удачными спекуляциями) добром точно можно было попрощаться, а вот сохранить топор шанс еще был, поскольку большинство наемников было либо занято с женской половиной семьи, либо таскало приглянувшееся добро на стоявшую прямо посреди двора отцову телегу, в которую была запряжена отцова же лошадь… Аксил же удостоился пары оплеух, которые почти вышибли из него дух, после чего кто-то из налетчиков рявкнул:

– Ты, Гриб, лучше бы ребятам узлы таскать помог, чем ету соплю охаживать.

– Я ж с лошадьми! – отозвался пузатый наемник, засветивший Аксилу по роже.

– Ни с лошадьми, а с лошадёй, – поправил его все тот же голос, – с ней-то как раз соплю и оставь. Лошадя-то аккурат с евойного двора. Так что он получше тебя с ней справится. А сам – марш в левый двор. Не дай Владетель, агберские драгуны объявятся…

Наемник, которого обозвали Грибом, услышав такое предположение, охнул и осенил себя обережным знамением, после чего недоверчиво покосился на Аксила.

– А не сбежит?

– Я кому сказал – марш! – взревел его собеседник. Похоже, он имел право отдавать команды, потому как пузатый Гриб сунул в нос (да-да, не под нос, а прямо в нос) Аксилу свой волосатый кулак и грозно пророкотал:

– Смотри у меня! – рысцой потрусил в соседний двор. Аксил же поежился, утер кровяную дорожку, образовавшуюся под носом, и, вжав голову в плечи, полез на деревянный дрын, положенный на борта в передней части телеги и заменяющий облучок…

И – да, у отца с топором все получилось: когда Аксил через полчаса покидал родимый двор, отец все так же валялся у ворот, изо всех сил изображая, что сознание к нему еще не вернулось, так что до топора никто из налетчиков так и не добрался… Но самым неприятным воспоминанием того дня, до сих пор вызывающим у молодого разбойника приступы дикой злости, было то, что когда они уже выехали за ворота, младшенький, все это время провалявшийся на пороге их полуземлянки, внезапно тоненько застонал и сел, обеими руками держась за покрытую запекшейся кровью голову. И Аксил понял, что все хозяйство, да, пусть ныне разоренное, лишившееся дорогих железных вещей (ну, окромя топора), лошаденки, телеги, скарба и рухляди, но все равно, все хозяйство, которое ранее он уже считал своим, достанется вот этому сопливому недоумку – его братцу. И вот эта страшная жизненная несправедливость так сильно его огорчила, что он не выдержал и, прикусив губу, тихонько завыл от обиды. Ехавший рядом Гриб покосился на него и отвел руку, чтобы отвесить ему очередную оплеуху, но… затем отчего-то передумал и просто шмякнул его по спине.

– Не вой, сопля, ты еще даже не представляешь, как тебе повезло…

И сегодня Аксил был с ним вполне согласен. Ему действительно повезло. Ну что его ждало, останься он в своей деревеньке? Через год-два он женился бы на Кусяньке, своей погодке, дочке такого же, как отец, «зажиточного хозяина» Бумира, получив за ней в приданое кроме рухляди огроменную кровать, каковую Бумир уже заказал столяру. После чего, как и отец, как и дядька Бумир, как и вообще все остальные соседи, начал бы регулярно подкладывать ее приезжим возчикам с каравана, заботливо укладывая в ухоронку заработанные жениным «передком» медяки и мечтая накопить их столько, чтобы купить себе какое-нибудь немыслимое богатство, типа цельнокованой лопаты или железной мотыги. При этом своего хозяйства до смерти отца ему все одно было бы не видать – так и продолжал бы горбатиться на батяню и получать от него пинки и оплеухи, пока тот не помер бы. Ну, или, не ослаб настолько, чтобы более не выходить в поле.

Крестьянская жизнь – она такая. Пока сам в поле выходишь – глава семьи и хозяин, а как сил за сохой идти не станет – так марш на полати, и не мешаться тут под ногами у нового хозяина… Но батя покамес, еще вполне в силе, так что ждать сего момента можно до морковкина заговения. Ну, ежели оный момент как-то не поторопить…

Но после того, что Аксил повидал в ватаге, его такая жизнь теперь уже никак не прельщала. Одно то, что он держал в руках не медь, а серебро, уже делало его по меркам деревни настоящим богачом. Ну не видит крестьянин серебра в руках, особенно в таких далеких, глухих деревеньках, как та, в которой вырос Аксил. Не бывает его в тех местах. Даже ежели крестьянин и покупает какой товар, за который имеет смысл платить серебром, все одно он либо медью расплачивается, либо, да и даже чаще всего, берет его на обмен: за зерно, шкуры, копчения, сушеную ягоду аль грибы. Дашь на дашь. Как отец железные товары брал – за медь и копченые медвежьи окорока, да еще и орехами с сушеной ягодой доложил. В тот год они с сестрами много насобирали…

А каких баб ему удалось за это время попробовать! Он таких в деревне и не видел никогда. Особливо ему нравились купеческие дочки. Сладкие, мягкие, пышные… И не особо буйные. Нет, попервоначалу, когда только за подол ухватишь – орут так же, как все остальные, зато когда уж… это… ну-у… того – так только повизгивают и стонут. Ну, или дышат. Шумно и жарко. И руки у них куда мягче, чем у крестьянок. И пятки тоже… А вот дворянки не понравились. Во-первых – худые. Во-вторых – злющие. И дерутся. Даже когда уже того… Одна его как-то даже за сосок укусила. Бо-ольно. Рубаху на груди порвала и как зубами – хвать! Ох, он и взвыл тогда… и кинжалом ее ткнул. А после получил по ушам от атамана. Тому как раз такие буйные больше всего по душе были. Ну любил он, когда бабы под ним орали и дергались…

Так что с тех пор Аксил старался дворянок обходить. Уж лучше какую крестьянку завалить, нежели этих бешеных. Пусть с ними лучше вон дядька Илим развлекается, даром что сам едва благородным не стал. Ну, как говорит. Мол, ему, в случае победы, дворянскую грамоту обещали. Как и всем остальным онотьерам. Но не свезло… А нам и купеческих хватит.

В этот момент кашевар заколотил ложкой по краю большого казана, в котором варилась похлебка, и ватажники, до сего момента в основном валявшиеся по норам, полезли наружу.