Гай Орловский - Мир Трех Лун

Очень медленно начали пониматься, словно вырастая там за деревом из земли, плавно, как змеи, изогнулись в мою сторону. Обе как бы человеческие, хотя слишком удлиненные, таких людей не бывает, глаза крупные, что и понятно, ночные жители, а рты, напротив, крохотные, как у пиявок.

Если начнут жрать меня, то это будет гадко. Я слабо шевельнул пальцами и проговорил слабым голосом:

– Привет, ребята… Здорово здесь у вас…

Оба отпрянули, скрылись за стволом на той стороне. Я пошевелил рукой, собрал мышцы, напряг и распустил их снова. Незнаемые существа не выдают своего присутствия, но чувствую, они там.

– Как хорошо, – сказал я все еще тихо: опасаюсь, что голос даст петуха, – на природе… в лесной глуши… Вы тут как бы местные, да?.. Живете в уединении… и в единении…

Очень медленно одна голова приподнялась, огромные глаза уставились на меня с изумлением. И хотя морда все-таки нечеловеческая, но мы в состоянии рассмотреть всякие выражения даже на собачьей или конской морде, а я сейчас в таком обостренном состоянии, что рассмотрю выражение и в любом дереве.

Голос прошелестел так тихо, что я едва расслышал:

– Человек… ты нас видишь?

– Смутно, – признался я, – но все-таки… вот ты, а еще рядом с тобой еще… оп, спрятался…

Он прошептал так же тихо:

– Но этого не может быть… только Бесподобный Угагул мог нас зреть…

– А почему я должен вас не замечать? – спросил я шепотом. – Человек я простой и очень демократичный. Это глерды даже людей не замечают, если те простолюдины, а я не глерд, мне повезло, это им все дороги перекрыты, кроме одной-двух, а мне открыто все, если не считать того, что закрыто… Кстати, кто это такой ваш Преподобный Угагул?

– Бесподобный, – поправил он.

– Бесподобный, – согласился я, – да, это выше! Как я мог так ошибиться? Все равно что сравнить плотника со столяром!

– Он жил триста циклов тому, – ответило существо, – но с тех пор никто… Ты великий чародей?

– Никакой я не чародей, – ответил я печально. – Я Золушка, меня послали нарвать тут травы. Синюшки. Но только она не синяя и не совсем трава, а не знаю что. Может быть, какой-то гриб?.. Или мох? Но тут так красиво, что я не утерпел и лег полежать, полюбоваться… Счастливые вы! В таком замечательном месте живете!.. А какие тут совы, летучие мыши, какие громадные пауки… Это же счастье жить в таком удивительном месте!

Я осторожно приподнялся и сел, опираясь о землю обеими руками. Он подтвердил тихим голосом:

– Да, у нас прекрасно… Когда-то и люди это понимали, но такое было давно, когда они только-только появились…

Рядом с первым наконец-то поднялась голова второго существа, я инстинктивно понял, что это самочка, очень уж правильное женское поведение.

Ее тоненький голосок пропищал:

– Мы не знаем, что ты называешь синей. Но догадываюсь, именно за этой травой уже приходили из вашего мира.

Я сказал торопливо:

– Ладно-ладно, не буду интересоваться, куда они делись. Вроде бы что-то белело в траве, как бы скелеты… Не родственники, я вообще тут мимо шел. Где эта трава? Мне хотя бы стебелек, пусть и самый маленький. Это ж доказательство, что был здесь, в нашей религии это важно. Быть, а не казаться! Тут же побегу обратно. Даже оглядываться не буду. И про вас никому даже не хрюкну. В лесах да под мостами, как учит история, всегда самые красивые, честные и демократичные…

Существо пропищало очень строго и торжественно:

– По великому завету великого Угагула всякий, кто сорвет хоть одну травинку в нашем лесу, погибнет от незримой руки самого Леса.

– Ой, – сказал я. – Дважды великий… Тогда да, это серьезно. А как же…

Оно хмыкнуло злорадно:

– А никак.

Старшее, которое заговорило первым, посмотрело на меня задумчиво и встревоженно.

– Но ты видишь нас.

– Как свои пять пальцев, – заверил я, оторвал ладонь от земли и внимательно посмотрел на растопыренную пятерную, так, на всякий случай, вдруг там не пять, а пятерней называется чисто исторически, – ясно и стереоскопично вижу! Даже зрю. Вам это подходит больше, вы такие красивые!

– В тебе есть нечто от нас, – договорил он. – Потому разрешим тебе вернуться… Правда, без растущей здесь травы.

Я охнул, с трудом и очень медленно поднялся, чтобы их не пугать, ухватился за тоненькое деревцо.

– Но хоть пучок… Пучочек? Пучоченечек?.. Ну травинку? Чтоб надо мной не смеялись… Как вы можете допустить, чтобы над вашим почти собратом глумились? Это же камень и в ваш огород!.. Ах, у вас нет огородов?.. Ну тогда в Священный Дуб!.. Не дуб? Странно, у нас именно дубы всем правят, а выше всех дубов Священный Дуб, Хранитель Всех Традиций, уже ничего не помнит и не понимает, настолько старый, а это почитаемо.

Все слушали с потрясенным вниманием, старшее сказало, понизив голос:

– Да, у наших предков, о которых почти не осталось легенд, был Священный Дуб, но наше племя сотни тысяч лет тому откололось и взяло тотемом ясень…

– У вас ясень? – обрадовался я. – Это же великолепно! У нас, если что, посылают спросить у ясеня. А самых умных вообще шлют дремучим лесом.

Они переглянулись, старший сказал веско:

– Всякий, как я тебе уже сказал, кто сорвет ночницу, вы ее зовете синей травой, умрет.

– Ой, – сказал я, – а так, чтобы не умереть? Ну пусть там зуб поболит или нога… нет, ногу не надо, хромать буду, а вот зуб уже болел, просто жуть какая! На стенку лез. Без лестницы! Врагу не пожелаю, как говорится в народе, хотя на самом деле врагу чего я только не желал и желать буду, хотя и гуманист по воспитанию, нас воспитывать надо, по природе мы еще как не совсем гуманисты…

– Нельзя, – отрезал он с сочувствием.

– Только смерть?

– И нелегкая, – сообщил он.

– Ой…

– Только смерть, – повторил он. – С другой стороны, три луны дали тебе возможность видеть нас. И ты не враг…

– Да я вас люблю, – сказал я истово, – хоть странною любовью… Дайте я вас прижму и расцелую!

Они переглянулись, старшее существо повторило в мучительных колебаниях:

– Если сорвешь – умрешь. Но, раз видишь нас, ты человек очень непростой… Агабелла!.. Принеси для этого…

Он произнес непонятное слово, надеюсь, не ругательство, хотя кто этих существ знает, больно одухотворенные, эльфы рядом с ними – питекантропы, второе метнулось в темноту, а через минуту вынырнуло оттуда с одной-единственной веточкой, как будто сорвали у крыжовника.

– Вот, – сказало оно, ничуть не запыхавшись, словно носилось не в дальние места, потом еще и на гору, а сбегало к соседнему дереву. – Как ты и просил, всего один стебель. Хотя не понимаю, почему запрещено брать больше, у нас этого видимо-невидимо.

– Сие тайна великая есть, – сообщил я с запоздалым сожалением. – Есть много определений, но по-простому зовется человеческой дурью. Ребята, люди вообще-то дурные… а вы даже с виду такие одухотворенные, такие одухотворенные! И какие же вы замечательные!.. Я тут нервничаю, вы уж простите. Чувствительный я больно. Мне бы в музыканты… Я музыкальная натура, у меня абсолютный слух! Когда зовут жрать, слышу откуда угодно и всегда прибегаю первым. Потому что деликатный. Нехорошо людей заставлять ждать. И сжираю всегда все, чтобы показать, как было вкусно. А вы вообще-то хто?