Ник Перумов - Пепел Асгарда

– Отчего ж не верить? – пожал плечами Хрофт. – Верю. Верю, что впереди и впрямь стоят рати Новых Богов. А вот в то, что нам придётся куда-то «прорываться» – нет, не верю. Всё выйдет тихо, мирно, без шума и крови.

– Тебе придётся потратить очень много сил, чтобы выбраться отсюда, великий бог, и, как бы ни велика была твоя мощь, к врагу ты выйдешь… не во всеоружии, скажем так.

– Допустим, – смилостивился Отец Дружин. – Но что ж с того? Чем ты можешь помочь? Мы одолели нелёгкий путь сами по себе, без твоего содействия, хотя за помощь с волками – благодарны, и весьма. Уж не собираешься ли ты сказать, что вы втроём – могущественнее Новых Богов?

– Нет, – Скьёльд вытер пот. – Конечно же, нет. Как мыслимо такое? Мы не боги, мы люди. Пусть не совсем обычные, но люди, занявшиеся магией и добившиеся кое-чего. Мы не надеемся победить собранные против вас полки. Мы надеемся, что их удастся обойти.

– Разумно, разумно, – согласился О́дин. – Но что дальше?

– Дальше, великий бог? Как может смертный чародей указывать Древнему владыке, что ему делать?

– Скромность посетила тебя явно не вовремя, сын Скримира. Тебе ведом мой замысел.

– Ведом. – Волшебник опустил голову, как бы в смущении. – Но мы на твоей стороне, великий О́дин.

– И призываете меня схватиться с моим другом, Хедином, Познавшим Тьму? – усмехнулся Старый Хрофт.

– Это неизбежно, – твёрдо ответил Скьёльд. – Как солнечные лучи растапливают весенний лёд, не желая ему никакого зла, – это просто естественный ход вещей. Мы много размышляли, великий О́дин. Мы – простые смертные люди и, наверное, потому нам виднее. Упорядоченное на пороге великих потрясений и изменений. Постоянная война всех против всех, пожирающая жизни, печальная участь душ, обречённых на бесконечные страдания в разнообразных царствах мёртвых, – разве так должно быть всё устроено? И ты, великий Ас, Ас Воронов, бросивший вызов самой смерти, – как же нам не поддержать тебя?

– Сражаться с Познавшим Тьму нам не придётся, – усмехнулся О́дин. – Но, Скьёльд, сын Скримира, коль ты жаждешь указать нам безопасный путь, то быть по сему. Однако же помни – мы не можем сойти с открытой нам тропы. И… мир вокруг нас тоже меняется.

– И это страшнее всего, – вполголоса признался чародей. – Словно в пределах Упорядоченного открывается его изнанка… его другая сторона… иное сущее… которое нам совершенно неподвластно, где не действуют наши чары…

– Так что же, Скьёльд, как ты поведёшь нас?

– Пока я лишь смиренно последую за вами. Быть может, мне удастся разгадать тайну вашей дороги… чтобы обойти ждущую вас засаду и вновь вернуться на тракт. На тракт к должной степени изменившегося мира.

– Передай благодарности твоей сестре Соллей за вот этого замечательного тигра, – вступила Райна.

Ей показалось, что волшебник слегка смутился.

– Непременно, храбрая воительница.

Валькирия лишь улыбнулась.

Бездна.

И дорога мёртвых богов, пролёгшая через неё.

Нет смены дня и ночи, царит вечная тьма; однако в ней то и дело распускаются огненные цветы исполинских протуберанцев. Пламенные языки могут протянуться с любой стороны – и «снизу», и «сверху», и «сбоку». Дорогу «крутит», закручивает винтом, верх и низ то и дело меняются местами. В огненных тенях протуберанцев одно за другим возникают видения, какие-то марширующие армии, орды чудовищ, порою, напротив, прекрасные многобашенные города с парящими в небесах изумрудными кристаллами.

Идти всё труднее. Райна ощущала, как Хаос по капле, по крошечной капле, но просачивался ей в кровь, и тогда по жилам словно катился мелкий ледяной шарик. Потом он «таял», натура истинной валькирии брала верх, но надолго ли?

Волшебник Скьёльд, против ожиданий, еле тащился, едва волочил ноги. Голова низко опущена, ступни загребают, руки болтаются – казалось, он вот-вот упадёт. Но, однако же, чародей не падал и даже не отставал.

– Что-то меняется, валькирия.

Райна вздрогнула – Яргохор нечасто заговаривал первым.

– Мы забрались слишком глубоко. Не знаю, вынырнем ли.

– Никак испугался? На тебя вроде как не похоже, – попыталась отшутиться воительница.

Водитель Мёртвых лишь покачал головой. А затем медленно снял шлем.

По высокому лбу, скулам, щекам побежали маслянисто-чёрные струйки, срывались и таяли во тьме иссиня-чёрными каплями. Открывалось лицо, молодое, когда-то идеально правильное, неживое в этой своей правильности, а сейчас – с морщинками, зажившими шрамами и прочими следами, что оставляет жизнь. Солнечно-золотые волосы, на висках смешанные с сединой. Глаза, ставшие карими.

– Ястир… – только и смогла выдохнуть валькирия.

– Наверное, это Хаос, – негромко сказал бывший Водитель Мёртвых. – Он смывает многое, хотя и не всё. Не спрашивай меня как, валькирия. Кара Ямерта, продержавшаяся эоны после его собственного падения, не выдержала здесь, на черте.

– Я… рада за тебя, – рука Райны протянулась сама собой, коснувшись серого железа доспехов.

Ястир дёрнулся, лицо сморщилось от боли.

– Прости, – испугалась Райна. – Я… не хотела. Не знала…

Всё ещё кривясь и шипя сквозь зубы, Ястир помахал ей, мол, не винись, не в тебе дело. Глубоко вздохнул, заставил себя разжать сведённые судорогой зубы.

– С возвращением, Ястир. Ты повзрослел, – раздался голос Старого Хрофта.

– Всё имеет свой конец, – голос Молодого Бога ломался. – Даже в Хаосе есть что-то хорошее.

– Как и в лесном пожаре, – ввернул волшебник Скьёльд. – Прими мои поздравления, высокорождённый. Не держи сердца за прямые слова. Они горьки, но правда всегда несладка.

Яргохор вновь отмахнулся.

– Я слушал тебя, чародей, и вспоминал великое множество тех, кого препроводил в Хель, таких вот, как ты, владевших магией, могучих по меркам людей и даже больше. Души на Гнипахеллире уже безгласны, немы, их память заглушена, погасла. Она вновь вернётся в залах Хель – чтобы усилить мучения. Так вот, чародей, у иных твоих собратьев хватало сил и умения сохранить память и сознание на Чёрном Тракте. Как они выли, как вопили! Какое отчаяние, какой ужас! Они так старались, чтобы избегнуть смертной участи, иные ухитрялись продлять себе жизнь не на одно столетие, они начинали мнить себя бессмертными, думали, что их искусство убережёт от Гнипахеллира – напрасные надежды. Я приходил за каждым из них. Без удовольствия или радости, просто приходил. Они ненавидели меня, они пытались сражаться… даже будучи мёртвыми. Поэтому не говори мне о горькой правде, волшебник. Её нет. Посмертие сделало вас своими рабами, хотя вы сами об этом не знаете. И сейчас, волшебник, ты здесь, потому что боишься. Смертельно боишься, стыдишься собственного страха, ненавидишь себя за него и презираешь – но всё равно боишься. Ты прячешь страх посмертия и посмертного воздаяния за высокими словами и «горькой правдой». Но я видел слишком много таких, как ты, чтобы верить.