Иван Иванов - Любовь и хоббиты

Я гнул свое, прекрасно понимая, – Девяностый попался:

– А ты знаешь, приятель, чем занимается мой друг Урман?

– …

– Он же просто бог смазки, понимаешь? Выполняет любые желания.

– …смазки-и-и… – потухающим голосом повторил коп и задрожал всем корпусом; это у них называется «коротким замыканием цепи микросхем». По скрипу я понял, насколько болезненную тему поднял. Девяностый из последних сил начал пританцовывать вместе со мной.

– О, да, Ури смазывает отменно! Когда за дело берется мастер Ури, скрип уходит навсегда. Раз-раз – и прощай, трение! Благодаря Урману роботы побеждают износ!

Итак, я попал в самую-самую-самую болезненную точку, я его зацепил, а если Боббер что-то зацепил, значит, он и хозяин. У этих моделей перед окончательным отключением предусмотрен экстренный выброс энергии, которого хватает на одну-две минуты. У Девяностого выброс пришелся на танец. В бешеной пляске Девяностый окончательно расхлебянился, голова болталась, как на пружинке, руки выписывали кренделя, а бумажка оказалась на полу и им же затоптана.

И вот, когда до отключения оставались считанные секунды, робот замер в позе современной уличной скульптуры из вторсырья и выдавил последний вопрос:

– ЧЕМ он ссссмазывает?

– О-о-о, брат, разве ты до сих пор не слышал о чудесном масле Урмана? Оно единственное в своем роде. Запомни, настоящее чудесное масло Урмана делается только Урманом!

Клянусь сосиской в тесте, при наличии слюней Девяностый спустил бы их до последней капли. Эй вы, департаментские крысы! Грешно экономить на роботах. Они готовы променять вас на смазку, слышите вы, творожки просроченные!

Индикатор заряда на животе охотника истерически заморгал красным.

– Если хочешь… – я знал, что у меня есть две секунды, и я знал, на что их потратить. – Если хочешь, я попрошу Урмана сделать тебе полное переливание.

Предложение, от которого невозможно отказаться.

– Хочуууу… – последнее, что произнес представитель межгалактического департамента топливной безопасности. Заряд окончательно упал, и посланник властей превратился в безжизненную статую.

Я пошарил по комнатам и кладовкам, сунулся в подвал, заглянул под ванну. Мало ли – вдруг товарищ прибыл с таким же тормозным помощником, и он тоже разрядился, пока ждал в засаде? И как он вообще до Базы добрался? Если скатился из пространственно-временного путепровода прямо сюда – это одно, это очень даже неплохо, потому что тогда никто на Базе не узнает о топливных делишках (во всяком случае, пока). А вот если на звездолете, и в журнале космодрома отметился, тогда мой арест близок. Шеф, он ведь в прошлом красноколпачник, а сейчас строго чтит межпространственные законы и держится за кресло. Один звонок из департамента топливной безопасности – и Бобберу крышка. Сдаст и не моргнет.

Я вернулся к охотнику на хоббитов. Вещь ценная, надо ею заняться. Осмотрел сочленения, прощупал колени, лодыжки, потыкал пальцем в локти Девяностого. Остатки гномьего сознания, которые время от времени давали о себе знать, объяснили хоббитскому уму, как при помощи молотка, отвертки и едрени фени раскрутить робота на запчасти.

Я рассуждал просто, как любой преступник.

Робот – улика. Рано или поздно меня начнут искать, неважно кто – шеф, топливный департамент или отдел поиска похищенных йогуртов (йогуртами мы тоже промышляли). Можно бросить робота здесь, но настанут день и час, когда бойцы МДТБ найдут его, заменят аккумулятор, прослушают запись «дружеской» встречи, обидятся и подарят мне новую жизнь на плутониевых рудниках, кислотных болотах или сожмут в глубокомысленный брикет и отправят на звездолете с удобрениями озеленять глубокий космос. Самое верное – разобрать копа на части, погрузить в тележку, тихо ржавеющую в огороде, накрыть одеялом и перевезти к бабушке. Она в розовом настроении, ей по барабану, зато там есть Урман, для которого разобранный робот – лучшее лекарство от любой хандры. Ури знает, что делать, Ури нам такого подельника соберет, ни один департамент обратно не затащит. Будет вечно наш.

Сказано – сделано. Я привел тележку в порядок, погрузил на нее кусочки Девяностого, накрыл одеялом и отправился в путь. Дорогу выбирал надежную – узкие окольные переулочки, где часто собираются банды поделить добычу или утереть нос другим бандам. Во всех камерах слежения, висящих на столбах и стенах (спасибо Урману) тем временем прокручивалось одно и то же кино: пустые мирные улочки, день и ночь, день и ночь…

В норе моего детства образовались настоящие любовные гнезда. Бабушка и ненавистный знахарь дружно суетились возле плиты, создавая то ли новое снадобье, то ли что-то съедобное. Оба мычали одну на двоих мелодию без слов, резали, крошили, рубили, мяли, смешивали ингредиенты. Я застыл под кухонной аркой и твердо решил, что если самозванец вздумает и еду готовить для нашей семьи, я начну есть из урманского холодильника. Пусть на Федоре экспериментируют – ему, как говорят медики, кроме стула, терять нечего.

Полный решимости вовлечь в акцию протеста сестру, я ворвался в ее комнату, и попал в гнездо номер два, свитое за мое отсутствие умелыми ручками Билльбунды.

– А я думала, ты не придешь… – сестра покраснела и отвела взгляд.

Комната изменилась. Ящик-тюрьму для Федора накрыли толстым одеялом; в радиусе трех ярдов от ящика валялись фантики от конфет, обертка от шоколадки и обглоданные куриные косточки, плюс грязные тарелка и чашка. Стало быть, Федьку щедро накормили и даже сладеньким побаловали. И чего ради? Чем он мог ответить на доброту? Крепким сном, пожалуй… Да, так оно и вышло: одеяло подпрыгивало от мощного храпа, казалось, это не щуплый и тощий задохлик Федя, а сытый орк, который три дня подряд веселился на цвергском пиру.

Перед Биллькиной кроватью на коврике стоял тазик с водой, от воды отделялся пар. Вместе с паром из тазика тянулись две голые ноги моего депрессивного кореша. Сестра умудрилась засунуть Урмана в мою пижаму. Штаны едва прикрывали его острые колени, а в тазу, улыбаясь, дрейфовала резиновая уточка.

Урман сидел с тем же непрошибаемым вгзлядом. В глазах тоска, но… зато умытый, причесаный, синяки и царапины припудрены, косматые волосы подстрижены. Судя по банановой кожуре возле тазика, двум пустым коробкам из-под конфет на кровати и недоеденному кусочку тортика на блюдце, хоббит в мое отсутствие проявил интерес к жизни: тоска тоской, а жрать надо. Когда я вошел, Биллька, мурлыкая под нос любовный мотивчик, кормила подельника из ложечки, тем самым тортиком.

– Привет! – я остановился в дверях, наблюдая, как оба покрываются красными пятнами. Кадык в тонкой шее Урмана попросился наружу, накормленный хоббит резко встал, скрестил руки за спиной и пошел к окну.