Василий Горъ - Игрушка Двуликого

Кстати, советы Сарбаза были не переливанием из пустого в порожнее, а готовым руководством к действию.

– Что самое ценное для купца, ваша светлость? – спрашивал он, остановив коня у какого-нибудь пригорка.

– Деньги… – подумав, отвечал Увераш.

– Деньги ценны для всех. Но чтобы их заработать и не потерять, нужна информация. Помните пословицу «больше знаешь – слаще ешь»?

– Угу…

– Так она – про нас: те, кто первыми узнает о колебаниях цен, засухах, пожарах или наводнениях, возят то, что ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМО. И зарабатывают не в пример больше, чем остальные! Поэтому вот здесь должна стоять голубятня… Птиц эдак на триста-четыреста… По возможности, принадлежащая вашему роду: при правильном подходе ее постройка и содержание окупятся за половину лиственя, а со следующего травника вы начнете получать о-о-очень неплохой доход…

– Если все сложится так, как я предполагаю, то через Выселки ежедневно будет проходить по два-три десятка телег с товарами, – утверждал он, уставившись на небольшую лощину в сотне локтей от реки. – Где телеги – там и лошади, то есть подковы, упряжь и куча другой железной дребедени… Подковы имеют свойство отваливаться, упряжь – рваться, значит, вот тут должна стоять кузница, а вот там – шорная мастерская…

Бельвард слушал и запоминал, стараясь уложить в голове чуть ли не каждое слово, слетающее с губ Вартейна-младшего. И не только потому, что радел о роде – знания, которыми делился купец, давали надежду на его личное будущее. Будущее, которое наступит после того, как он, дворянин, отказавшийся от Имени [153], возьмет жизнь убийцы Валена и Миддара… [154]

Строить планы на жизнь оказалось интересно. Настолько, что, когда они наконец вернулись в Карават и купец начал прощаться, юноша без какого-либо внутреннего сопротивления предложил ему пообедать в «Свином рыле»:

– Никогда не думал, что беседа о торговле может развеять мою скуку! Как насчет того, чтобы продолжить ее за кувшином доброго вина?

Сарбаз недоверчиво склонил голову к плечу, уверился, что не ослышался, и изобразил такую счастливую улыбку, что у юноши напрочь испортилось настроение: этот битый жизнью торгаш пытался понять, что ему, Бельварду, от него надо!!!

«А ведь пару месяцев тому назад мне и в голову не пришло бы пригласить на ужин какого-то там черного … – мрачно подумал юноша, направил коня в ворота постоялого двора и так же мысленно добавил: – Вот и делай после этого то, что должно…»

…После сытного обеда, во время которого Вартейн-младший рассказывал байки о приключениях своих обозников, Бельварду наконец удалось придумать вопрос, который должен был вернуть разговор к интересующей его теме:

– Помнится, ты говорил, что жил в Шаргайле?

– Да, ваша светлость!

– Тогда объясни мне, какого Двуликого хейсары закрыли границы – ведь невест у них похищают чуть ли не каждый день!

Вартейн объяснил. Причем так подробно, что Бельвард на несколько мгновений даже забыл про жгучую ненависть, испытываемую им к Бездушному, и порадовался тому, что тот оказался на пути похитителей. Впрочем, ненависть вернулась довольно быстро. И заставила его задать следующий вопрос:

– Кстати, а что у них там сейчас за праздник?

Купец пригубил вина, вытер губы рушником и по-простецки почесал затылок:

– Праздников, собственно, несколько. Рассказывать о каждом?

– Угу…

– Первым отмечается Обретение Имени – всю последнюю десятину второго травника юноши, достигшие четырнадцати лиственей, по очереди доказывают, что заслужили право на меч. Как правило, охотясь на медведей, пещерных львов или кабанов…

О том, что хейсарские воины способны взять в одиночку почти любого хищника Шаргайльского хребта, Бельвард слышал, и не раз, но не предполагал, что на такую охоту могут отправлять вчерашних детей. Поэтому недоверчиво уточнил:

– В одиночку?

– На зверя выходят вдвоем, но зверя берет один. Именно поэтому это испытание хейсары называют Испытанием Духа…

– Хм…

– Тот, кто побеждает зверя, получает имя. А вместе с ним и право участвовать в следующем празднике – жертвоприношении Бастарзу, которое проводится в первый день первой десятины третьего травника в главном святилище Снежного Барса, где решается, заслужил мальчишка данное ему имя или нет…

– А что, он может и не заслужить? – удивился Бельвард.

– Может: если Бог-Воин не принимает чью-то жертву, то того, кто ее приносил, изгоняют из рода…

– За что?!

– Честно говоря, не знаю… – пожал плечами Сарбаз. – При мне такого не было, а о тех, кого изгоняли до моего приезда, хейсары говорят неохотно…

Там же, в святилище Бастарза, обретали имена и девочки. Как именно – купец не имел никакого представления: он был долинником, соответственно, в святилище Бастарза не допускался…

– …Третий праздник, айге’тта, что в переводе с хейсарского значит «Право Десницы», начинается с ритуала Обретения Выбора: один из самых почитаемых хейсаров, как правило, старший отец какого-нибудь рода Первой Линии, помогает юношам, получившим право на меч, выбрать противника для первого настоящего поединка. Потом молодые воины отправляются в свои сарти, где демонстрируют боевые навыки сородичам и матерям заинтересовавшихся ими невест. После айге’тта лучшие бойцы родов дерутся между собой, а вслед за этим наступает время эйди’ал – праздника Благословления Эйдилии, во время которого хейсары играют свадьбы…

– И весь Шаргайл гуляет? – усмехнулся Бельвард.

– Нет, не весь: в это время старейшины проводят Большой Совет, решают, где и как испытывать молодежь…

– Это ты об их традиционном набеге?

– Да, ваша светлость: хейсары считают, что воин должен воевать. Поэтому «прогуливаются» через хребет по поводу и без оного…

– Ну и когда заканчивается этот их эйди’ал? – уже догадываясь, каким будет ответ, мрачно поинтересовался юноша.

– За три дня до конца последней десятины третьего травника, – ответил Сарбаз. – Чтобы воины успели прийти в себя и подготовиться к походу…

Бельвард изо всех сил сжал зубы, преувеличенно медленно откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди: ближайшие три десятины Бездушного можно было не ждать…

Первый день второй десятины третьего травника

…Застегнув маттир [155]прямо поверх нижней рубашки, Кром легонечко дернул его на себя и вопросительно изогнул бровь.

Я отрицательно помотала головой:

– Нет, не давит…

Он на мгновение прикрыл глаза – мол, вот и отлично, – нарочито медленно потянулся к пряжке пояса, как-то хитро ее сдавил, и между его пальцев вдруг блеснуло коротенькое, но хищное жало, по форме напоминающее лист серой стрелки [156].