Василий Горъ - Игрушка Двуликого

Проследив за его взглядом, я похолодела: он смотрел на мою рубашку, а видел прошлое: парящие ведра воды, пустой таз и меня, стоящую у окна с распущенными волосами.

– …За что они нас так ненавидят? – там, в прошлом, спросила его я.

– Кто «они»? – удивился он.

– Боги!

Вспоминать, что я тогда несла, было стыдно: не найдя в себе сил прямо признаться в своих чувствах, я сначала убедила Крома в том, что Боги нас ненавидят, а затем попыталась переложить бремя принятия решения со своих плеч на его.

– Кро-о-м? – представив, что творится в душе мужа, тихонечко выдохнула я. Потом поняла, что он не слышит, подлетела к нему, развернула к себе лицом и, встав на цыпочки, заглянула в глаза: – Кром, ты чего?!

Он сглотнул, грустно посмотрел на меня и успокаивающе махнул рукой:

– Да так… Вспомнил ту ночь… и твои слова про Богов… Ну, те, которые…

– Я помню… – прикоснувшись пальцем к его губам и заставив его замолчать, выдохнула я. – И скажу тебе вот что: я ошибалась – Боги нас не ненавидят, а… направляют! По единственно возможному Пути!

Кром скептически фыркнул, попробовал возразить, но я ему не позволила:

– Посуди сам: я – дворянка, ты… ты был простолюдином; я не покидала родового замка, ты скитался по Вейнару, я…

– …ты – красавица, я – э-э-э… Меченый. И к тому же Нелюдь… – буркнул муж и тут же схлопотал кулаком по животу:

– Ты – единственный и несравненный! Ты полон Света, тепла и любви, и для меня нет никого ближе и роднее!

Он благодарно улыбнулся. Потом опустил взгляд и еле слышно уточнил:

– …для тебя сегодняшней…

Он был прав, поэтому я не стала возмущаться, а виновато кивнула:

– Ну да, для меня той ты был ожившим кошмаром, один взгляд на которого лишал меня способности соображать… Поэтому… скажи, могла ли я стать твоей женой без ИХ помощи?

Кром потемнел лицом и отрицательно помотал головой:

– Нет…

– Значит, если бы нас действительно ненавидели, этот Путь мы бы не прошли…

– Хм…

– И теперь, когда мы…

– …подошли к его концу…

– …вместе, дурень!!! – взвыла я. – Мы просто обязаны быть благодарными. И наслаждаться каждым мгновением, проведенным друг с другом!

Кром кивнул. Но не улыбнулся – видимо, размышлял о том, что время, которое нам выделили Боги, вот-вот закончится. Пришлось привести ему еще один довод. Тот, с помощью которого я обычно отгоняла от себя мысли об ожидающем меня Темном Посмертии:

– Те, кто не знает даты своего ухода, не в состоянии представить ценности каждой прожитой ими минуты, поэтому тратят свою жизнь на что попало: сутками пропадают на охоте, забивая несчастную дичь; чуть ли не каждую десятину устраивают приемы и балы, на которых напропалую флиртуют с кем придется; бросают тех, кто рядом, ради тех, кто кажется чуточку красивее, интереснее или богаче…

Кром едва заметно усмехнулся, скорее всего, подумав о том, что балы, охота и флирт – удел не простолюдинов, а дворян.

Я закусила губу, пытаясь сообразить, на что тратят свободное время крестьяне и мастеровые, и облегченно перевела дух, услышав его слова:

– Ну да, пожалуй, ты права: если впереди вечность, то все, что рядом в данный момент, кажется не особенно важным. Ведь там, вот-вот, через день-месяц или листвень, ты обязательно встретишь еще лучше!

– А ведь это иллюзия… – обрадовавшись, что он меня понял, продолжила я: – Ни у кого из смертных нет и не может быть уверенности, что его жизнь продлится хотя бы листвень. Но, увы, большинство этого не понимают, а мы… а у нас с тобой все иначе: близость Темного Посмертия придает нашим чувствам такую остроту, что…

– …одно прикосновение к тебе сводит меня с ума… – приобняв меня за плечи и уткнувшись носом в мои волосы, улыбнулся он.

– …а от мысли о том, что я – твоя, у меня слабеют колени… – счастливо выдохнула я. А через миг чуть было не помянула Двуликого, услышав стук в дверь и раздавшийся следом хриплый голос водоноса:

– Вода для омовений, ваш-мл-сть!!!

…Мылась я… нет, не мылась, а издевалась над собой и мужем, больше часа. Но не из вредности, а для того, чтобы заставить его окончательно забыть о чувстве вины, которое он испытывал передо мной. Первые минут пятнадцать, пока я намыливала и ополаскивала волосы, изредка приоткрывая зажмуренные глаза и поглядывая сквозь ресницы на его лицо – вполсилы: то привставая с положенного на дно бочки чурбачка и как бы невзначай демонстрируя ему грудь, то покусывая или облизывая губы. Потом, когда волосы были промыты, а грусть, все еще чувствовавшаяся в его взглядах, дыхании и движениях, начала уступать место желанию, я отбросила всякий стыд и, встав, попросила его меня намылить.

О Боги, как он на меня посмотрел – у меня тут же перехватило дух, а колени мелко-мелко задрожали!

Первое же его прикосновение – ладонью к шее – обожгло кожу, как вылетевший из костра уголек. Второе – медленное скольжение пальцев с зажатым в них мыльным корнем сначала от плеча к локтю, а затем и по внутренней стороне предплечья к запястью – чуть не лишило меня способности связно мыслить. А третье – к ямочке между ключиц и от нее вниз – отдалось внизу живота и заставило меня мысленно застонать.

С огромным трудом заставив себя думать не о своих, а о его ощущениях, я развернула плечи и слегка прогнулась в пояснице, чтобы приподнять грудь и дать ему понять, что мыть надо все.

Его рука дрогнула, на миг задержалась над аркой [178]и осторожно сдвинулась в сторону. При этом тыльной стороной ладони «случайно» коснувшись моей груди.

– Еще… – закрыв глаза, шепотом попросила я. А потом на всякий случай вцепилась в край бочки. И правильно сделала: прикосновение горячей и влажной ладони к правому соску оказалось настолько острым и чувственным, что я пошатнулась и еле удержала равновесие…

…Не поддаться все усиливающемуся желанию было неимоверно сложно. Причем не только мне, но и Крому: его руки, не столько моющие, сколько ласкающие мое тело, иногда словно начинали жить своей жизнью и творили такое, что срывали с моих закушенных губ сладострастные стоны. Впрочем, мои руки делали то же самое: именно благодаря им через какое-то время Кром оказался в бочке. Вплотную ко мне. Дрожащий от сдерживаемой страсти и умирающий от предвкушения. И… протянул мне мыльный корень!

Честно говоря, в этот момент мне было плевать и на запах лошадиного пота, которым от него несло, и на то, что вода в бочке уже не особенно чистая – я отрицательно помотала головой, повернулась к нему спиной, оперлась на край бочки и услышала хриплый шепот:

– Не торопись, любимая: у нас впереди – вся ночь…

Я нащупала его руку, требовательно потянула мужа к себе и вдруг сообразила, что он имеет в виду: мы были не в Шаргайле, то есть могли не думать ни о тех, кто спит за стеной, ни о ро’ори, которые придут на утреннюю тренировку, ни о каких-то там событиях, которые требуют обязательного присутствия баас’ори’те!