Александр Прозоров - Басаргин правеж

Стыдиться любовникам было некого. Побратимы Заболоцкий и Булданин, пользуясь отсутствием новых царских приказов, отъехали в свои поместья к женам, а Софоний, вроде и оставаясь у друга на постое, исчезал где-то по нескольку дней, по возвращении отсыпаясь целыми днями, после чего лихо натирался во дворе снегом, переодевался в чистое и, весело побалагурив о свежих лубках базарных, слухах московских и девках на выданье, снова исчезал на несколько дней.

Холоп и служанка благоразумно старались на глаза хозяевам не попадаться — дабы лишних поручений не получить, и посему дом оставался для двоих пустым и тихим, окружая Басаргу и Мирославу безмятежностью и покоем. Ласкать друг друга, целовать, предаваться утехам можно было где угодно, не оглядываясь по сторонам и ни о чем не беспокоясь. Словно вернулась юность, жадная страсть первой встречи и первого свидания, словно и не было шести лет, проведенных вместе, не было общих детей, не было размолвок и расставаний. Каждый поцелуй снова казался первым, а каждая близость — воплощением мечты.

— Ты только поручителя искать не торопись, — чуть отодвинувшись, попросила княжна. — Государь согласие дал, и сие главное. А нам теперь главное сего не испортить, посмешищем себя не выставить али глупцами. Лучше подождать, но такого союзника исчислить, на какового, ровно на скалу, опереться выйдет. Какого оспаривать никто и не подумает.

— Как скажешь, — пожал плечами опричник. Тем более что, как Басарга ни думал, но подходящего поручителя придумать так и не смог.

— Умница, любый мой… — Его уста снова замкнул сладкий, как персидский инжир, поцелуй.

Боярский суд состоялся в думной палате кремлевского дворца — помещении пусть невысоком, но просторном, со многими окнами, тридцати шагов в ширину и полтораста в длину. Стены палаты были обиты темно-коричневым сукном с серебряной вышивкой, вытянувшиеся вдоль стен лавки укрыты цветастыми татарскими коврами. Особо, на государевом месте, возвышался трон — резной, из плотного красного дерева, украшенный местами узорными пластинами из слоновой кости. Здесь все было сделано и не богато, и не бедно; красиво, но не вычурно, все необходимое, но ничего лишнего. Помещение для работы, а не праздности.

Первым в думную палату, понятно, явился Басарга с зачинщиками разбоя на Терском берегу: с Потапом Рябуном, Урсусом-варягом, Никодимом Ледяным. Дабы было кому ответить, коли к татям у бояр вопросы появятся. Опасаясь задержек и препятствий в Разбойном приказе, подьячий отправился в тюрьму заранее — но узников отдали ему без проволочек. Потому и во дворец боярин Леонтьев пришел задолго до всех остальных. Четверо стрельцов, выделенных для охраны татей, сдернули с плеч разбойников тулупы, оставив в одних полотняных рубахах, со связанными за спиной руками, поставили на колени.

Думные бояре стали подтягиваться только через полчаса — по двое, по трое, по одному. Все в тяжелых московских [18] Шуба московская — поскольку шуба боярина подчеркивала его знатность и богатство, то для присутственных мест у многих имелись специальные «представительские» шубы из особо ценных мехов, дорогих тканей, украшенные золотом и драгоценными камнями сверх всякой меры, тяжелые и неподъемные. Они получили наименование «московских» и ради гонору носились даже летом, в любую жару. шубах, с посохами, в высоких бобровых шапках. Басарга знал далеко не всех. Все же в свите не состоял, от дел придворных был далек. Но с иными был знаком… Увы, недостаточно близко, чтобы обращаться с просьбами.

Поначалу знать московская держалась вместе, но потом, как по команде, разошлись вправо и влево вдоль стен — выстраиваясь, понятно, по знатности. Справа ближе всего к трону был седобородый боярин Федоров-Челяднин, бывший конюший, ныне глава земской думы, первое лицо после государя. Коли с царем что случится — именно он до появления нового государя местоблюстителем станет, а при сомнениях в преемнике — его слово определяющим может стать, кто достоин на трон взойти, а кто нет. Рядом с Челядниным опирался на посох престарелый князь Салтыков, ничем в деяниях своих не отметившийся, однако по роду один из знатнейших. Дальше князь Пожарский, потом Телепнев… Прочих же Басарга не ведал.

Напротив стояли опричники. И опять же — первым был Рюрикович, князь Воротынский, далее худородный князь Хворостинин, худородный боярин Алексей Басманов, худородный Иван Кошкин…

Отворилась дверь черного входа, предназначенная для слуг, появился тяжело дышащий Прокоп Бачурин — без шапки, в одном лишь кафтане, да еще и без пояса.

— Не пустили через белое крыльцо, — пожаловался он. — И шубу с поясом сняли, при входе оставить заставили…

Басарга только усмехнулся: тут тебе не Двина, золото не поможет. Коли родом до боярина не дорос — то и шубой красоваться нечего. Коли человек не служивый — нечего через парадные двери входить. На пир не зван — так на что тебе пояс с ножами?

Думные бояре встрепенулись, подровнялись, повернувшись к трону. В стене за государевым местом распахнулась дверь, и все склонили головы в низком поклоне.

Когда Басарга выпрямился, Иоанн Васильевич уже сидел на государевом месте — не в монашеском облачении, а в тяжелой от золотого шитья собольей шубе, с усыпанным самоцветами оплечьем на шее, справа и слева от него мрачными тенями замерли священники: митрополит Афанасий и архиепископ казанский Герман. Место возле трона было, может статься, и почетное — да дюже неудобное. Думные бояре вслед за царем сели на лавки — старцы же остались стоять.

— Собрал я вас, бояре, — громко объявил Иоанн, — дабы приговор по смуте поморской утвердить. По приказу моему сыск подьячий приказа Монастырского Басарга Леонтьев учинил, виновных отловив и пред очи ваши доставив [19] Личное участие царя в суде над поморскими крестьянами также не является авторским вымыслом. Все подробности и суда, и всей истории «Басаргина правежа» известны из уникального документа: « Отписи боярина Леонтьева крестьянам Сумской волости от 28 ноября 1569 г. о получении причитавшейся с них доли в выплате двинского иска, боярских пошлин и прогонов ». Причем само наличие такой отписи хорошо демонстрирует отношение царской опричнины к крестьянам. В них видели не быдло, которое можно пороть и грабить, а образованных и уважаемых членов общества, заслуживающих от властей подробного отчета. . Сказывай, боярин!

— Всех крестьян с берега Терского, что в разбое замешаны, я исчислил, государь, — вышел из дальнего конца палаты вперед опричник. — При сем лиходействе живота лишилось четверо корабельщиков двинских, товаров разграблено на тысячу двести семьдесят четыре рубля, плюс к тому семь ладей уведено со всем снаряжением, что еще в триста рублей убытка сосчитано…