Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Суд церковный всех свидетелей ныне опросил, — закончил отчет боярин Леонтьев, — завтра совещаться станет. Мыслю, завтра же мы и приговор узнаем.

— Надеюсь, разума и совести у арихиереев больше, чем зависти, — ответил Иоанн. — Хорошо, ступай. Завтра, как все решится, сразу ко мне!

Разум и совесть у епископов и архимандритов действительно имелись, а потому в Успенском соборе больше чем на полдня возник яростный спор. Но не по поводу того, виновен ли инок Филипп в ереси и растрате, а о том, включать ли в приговор обвинение в колдовстве и содомии? Колдовство для низвергнутого митрополита означало костер без каких-либо оговорок или шансов на помилование. Содомия — лишний позор.

Вскоре после полудня церковный суд все же пришел к единодушному мнению, что эти, самые серьезные, обвинения беспочвенны — и исключило их из приговора. Ересь же и растраты влекли лишь к покаянию… После этого писарям осталось лишь составить приговор: митрополит Филипп низвергался из сана и направлялся на вечное заключение в тверской Отроч-Успенский монастырь.

Провозглашения судебного решения Басарга ждать не стал: отправился во дворец, поднялся в покои государя. Иоанн находился в домовой церкви — одетый, как было и накануне, по-походному. Вот только поддоспешник на этот раз на нем другой оказался, стеганый и крытый сверху лазурным атласом. Появление подьячего заставило царя прервать молитву, подняться. Произносить он ничего не стал, только посмотрел с вопрошанием.

— Пожизненное заключение, — кратко ответил Басарга.

— Вот, стало быть, каковы святители в царствии моем! — сжал кулак Иоанн и шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — А ну-ка, пойдем…

— Ты на кресте клялся не вмешиваться, государь! — крикнул в спину стремительно промчавшегося мимо Иоанна подьячий.

— Я в том Филиппу клялся! — рявкнул царь. — Нет митрополита — нет клятвы!

От крыльца дворца кремлевского до Успенского храма всего двести сажен. Иоанн, не созывая свиты, не седлая коней, не закладывая кареты, пробежал это расстояние в несколько минут. Иерархи еще не разошлись, обсуждая, кого выдвинуть в местоблюстители, Филипп стоял у стола, на котором покачивался пергаментный свиток с приговором — похоже, его только-только закончили читать, Пимен, вскинув подбородок и опершись на посох, гордо возвышался перед ним…

В эту сцену торжества правосудия и ворвался Иоанн, с ходу ухватив новгородского архиепископа за бороду и рывком опустив его голову вниз, к самому столу:

— Ты чего это делаешь, паршивец?! Ты как смеешь руку на моего митрополита подымать?! Пошел вон отсюда! Уметайся из города, и чтобы более я тебя в Москве не видел! Еще раз на Филиппа голос возвысишь, самого из сана низвергну и на кобыле драной женю! [35] По утверждению померанца Альберта Шлихтинга, прожившего семь лет в русском плену, это обещание Иоанн исполнил в точности. А вы? — повернулся царь к остальным архиереям. — Вы, никак, обезумели — супротив первосвятителя своего бунтовать.

— Приговор соборный тебе не подвластен, государь, — попытался возмутиться архимандрит Феодосий. Не тебе Церковь подчиняется, а единственно Вседержителю небесному…

— Я здесь царь и Бог! — рявкнул Иоанн, с силой жахнув кулаком по столу. — Я Господом поставлен державу русскую и веру православную в крепости сохранять! И не вам, шептальщики храмовые, мне перечить! Я избрал митрополитом святителя Филиппа, и он над вами отныне и впредь стоять будет!

— Не желаю пребывать в окружении ненавистников, государь, — неожиданно ответил правителю всея Руси бывший соловецкий игумен. — Как же я Богу служить стану и веру православную укреплять, коли все слуги мои, небесами данные, от ненависти ко мне исходят? Не желаю быть митрополитом средь хулителей и завистников. Отпусти…

— Кто здесь ненавистник? Укажи! — обвел иерархов тяжелым взглядом царь, и епископы с архимандритами в ужасе попятились.

— Нешто всех разом снять можешь, государь? — слабо усмехнулся Филипп. — Не проще ли одного отпустить, нежели супротив всей Церкви бороться?

Иоанн задумался, взял со стола митрополичий посох, взвесил в руке, еще раз обвел архиереев темными от гнева глазами и приказал:

— Подите все прочь! Желаю с первосвятителем вашим наедине побеседовать.

Басарга, хочешь не хочешь, вышел вслед со всеми и беседы царя с бывшим настоятелем соловецким не слышал. О чем договорились Иоанн с Филиппом — так и осталось навеки тайной их двоих, однако уже на следующий день после своего низложения по приговору Церковного собора, последний, спокойный и уверенный в себе, в полном митрополичьем облачении служил Божественную литургию в Архангельском соборе Московского Кремля.

Вечером же домой к Басарге явились Андрей Басманов с сыном и еще несколько опричников.

— Сегодня хоть не помешал? — с усмешкой поинтересовался боярин. — А то, может, с нами погулять пойдем? Выпьем где, девкам московским подолы позадираем?

— Поздно уже под подолы заглядывать, темно на улице, — ответил подьячий. — Заходите, вина хлебного выпьем, огурцами хрусткими закусим. Приучили меня поморы к хлебному вину, иного порой и не хочется. А коли проголодались, велю холопу буженины из погреба принести, да рыба там еще есть копченая.

— Вино хлебное? — заинтересовался Басманов. — Это то, которым голландцы торгуют?

— Чего там голландцы? Свое не хуже, — ответил Басарга. — Сейчас Тришке велю непочатый бочонок принести…

— И буженины, — запросил Федор.

Опричники заходили, скидывали зипуны и кафтаны, располагались за столом у хорошо натопленной печи.

— Слыхал, друже? — усевшись напротив подьячего, поинтересовался Андрей Басманов. — Пимен съехал, Феодосий съехал, Герман съехал, Игнатий съехал, Онуфрий тоже… Половина синклита церковного по епархиям своим разбежалась, ровно их тут никогда и не было.

— У Иоанна кулак тяжелый. А топор у палача его того пуще, — ответил Басарга.

— И что делать теперь станем, друже? Смиримся? — Опричник огляделся. — Ты, вижу, в удел свой прятаться не спешишь. Хотя Иоанн тебя за службу похвалил и отдохнуть дозволил.

— Пока не знаю, — пожал плечами подьячий. — У меня вроде как приговор судебный на руках. Как слуга государев к исполнению должен применить.

— Какой приговор?! — встрепенулся Андрей Басманов.

— Обожди…

Басарга поднялся наверх в свои покои, отомкнул замок сундука, достал из него свиток, подобранный с пола после того, как царь буйствовал, стуча по столу и смахивая с него бумаги, спустился и протянул опричнику. Старший Басманов схватил его, жадно прочитал.

— Подписи есть, печать в наличии. — Подьячий взялся за ковшик, зачерпнул вина. — Все честь по чести. Осталось в жизнь претворить.