Юрий Иванович - Ускоренный реверс

Не вызывало сомнения, что первые летательные аппараты будут направлены именно к этому дому, потому что подобная высокая дипломатическая миссия на побережье находилась всего одна. Да только воздушный транспорт никак не успевал к месту событий.

– Море опять отходит! – воскликнул кто-то, и взоры большинства волей-неволей вновь уткнулись в кошмарное действо.

Откатная волна так и не успела толком схлынуть в море, как-то опять резко откатилось вглубь и там вновь выросла стеной. Причём даже простым взглядом было заметно, что стена выше и гораздо массивней, чем предыдущая. И эта стена, с такой же неумолимостью, как и первая, двинулась на сушу.

Спасло, скорей всего, то, что всё стекающее в море обратно как бы подсекало снизу чёрный вал грязи, мусора и жидкого крошева, и этот вал довольно быстро оседал. Хотя второй удар по дому оказался более мощным, и на этот раз затопило, выбив все окна и двери, второй этаж. На крышу, к сжавшимся на противоположном краю в единую кучку и держащихся за надстройки людям, долетели буквально небольшие брызги. А вот зданиям третьей линии на этот раз досталось преизрядно. Всех спасшихся несуразно порадовало, что данная вилла всё-таки выдержала и не рухнула как некоторые во второй линии. Потому что ближайшая постройка, которую делегация Испании посетила чуточку раньше, просела, фактически развалившись на части, а её крышу отнесло метров на тридцать дальше, прямо на дорогу.

Далее пошла непосредственно спасательная акция. Да и новых катастрофических цунами, если не считать парочки небольших волн, окативших то, что осталось от пляжа, не последовало.

Луара всё-таки получила немалый стресс, потому что всю дорогу до аэропорта, а потом и в самолёте нервно вздрагивала и часто шептала:

– Какой кошмар, какой кошмар!..

Фредерик пытался её успокоить, отвлекал разговорами на иную тему, но и сам себя чувствовал не совсем хорошо. Сознание получило моральный шок от вида гибели людей, от той тонкой грани, которая отделила его самого от гибели и от осознания собственной несостоятельности. И, скорей всего, именно осознанная беспомощность угнетала больше всего. Прокручивая в сознании навечно запечатлевшиеся в памяти кадры чёрного, надвигающегося вала, стыдно было вспоминать онемение в членах, понимание хрупкости своего существования и отсутствие каких-либо дополнительных шансов к спасению. Яростная, слепая и всесокрушающая мощь стихии, словно напоминала человеку, насколько он слаб и беззащитен перед лицом только вот таких, сравнительно небольших катаклизмов и катастроф. И даже не хотелось себе представлять, что случается, когда Земля вздрогнет своими континентами гораздо сильнее. Или когда в океан рухнет огромное космическое тело, после которого могут погибнуть все. Именно ВСЕ разумные гомо сапиенс.

На фоне этих страхов и пережитого шока в голову вдруг полезли совершенно иные мысли, созвучные в принципе с деятельностью и чаяниями последних дней.

«Росток нашей цивилизации так хрупок и беззащитен, что остаётся только поражаться, как мы ещё выживаем среди парадоксов Вселенной. И при этом вдобавок безжалостно режем друг друга, воюем атомными бомбами, стравливаем соседей между собой и устраиваем военные провокации даже в самых стабильных и комфортных местах проживания. Да мы хуже зверей! И был бы Бог над нами, давно бы уничтожил всех до единого! Ведь мы обязаны, именно обязаны жить иначе! Все силы и научный потенциал гениальных учёных направлять не на создание танков, бомб и уничтожение себе подобных, а на создание и развитие космической техники. Давно следовало рассадить ростки нашей цивилизации на Луне, на Марсе, а то и на спутниках больших планет нашей системы. Тогда и только тогда появится у нас шанс пережить всепланетные катастрофы. А мы что творим?.. Пусть и не все, но некоторые? Хм! Да и остальные, которые живут честно и праведно – виноваты! Почему не сражаются? Почему не уничтожают мешающую жить нелюдь?! Почему бездействуют, ничего не делая для спасения цивилизации?!.»

Последние мысли, с пылающим от гнева лицом, чуть ли не выкрикнул вслух. И даже вздрогнул, когда его сжатых до посинения кулаков коснулась ладошка супруги.

– Дорогой, ты чего такой весь… окаменевший и яростный? – забеспокоилась теперь она, пытаясь успокоить любимого. – Всё уже позади, и я начинаю справляться с собой… так что не переживай…

Принцу вдруг стало стыдно, и он покраснел ещё больше. Потому что проснувшаяся совесть безжалостно напомнила: «Обвиняешь серые массы? Сваливаешь вину о бездействии на иных? Так почему же ты сам до недавнего времени и пальцем не шевелил в данном направлении?! И ладно бы не знал ничего! И ладно был бы тупым, необразованным, наивным пастухом, которому в жизни ничего не надо, кроме куска сыра, стакана вина и ломтя хлеба! А ведь ты знал! Ох, как много же ты знал!..»

Поэтому Луаре, после того как собрался морально и смочил горло водой, он вначале постарался улыбнуться, а уже потом заверить:

– Да, самое страшное позади. Но чтобы жизнь и в будущем стала более безопасной, надо будет постараться. Очень, очень постараться… И я справлюсь, не сомневайся!

Насколько памятным получилось начало увольнительного дня, настолько тяжкими мытарствами он закончился. Нет, похмелья не было, из медицинских модулей принцы выскакивали примерно уже через час трезвые и полные сил. А вот дальше, злой, как голодный ящер, сержант обрушил на них всю свою ярость воспитательного гнева. И завершил выходной день тем, что прогнал подчинённых ему солдат пять (!) раз по большой полосе препятствий. Причём требуя при этом выполнения наивысших нормативов и раздавая болевые наказания пачками, врозь, наобум и слитными очередями.

Досталось преизрядно всем без исключения: и тем, кто перебрал лишку, и тем, кто не бросил товарищей на произвол судьбы, вернув тех самоотверженно в казарму. Причём выяснилось, что никаких бед, драк, убытков и разрушений солдаты не учинили. И ни одну даму ни к чему и никоим образом не принуждали. То есть ни единой жалобы на разгулявшихся и веселящихся обладателей древней крови не поступило.

Посему этакое наказание-издевательство со стороны командира ополчило против него весь личный состав без исключения. Даже обильный ужин не улучшил угнетённого настроения, и во время вечернего построения принцы смотрели на Эйро не то чтобы волками, а одновременно удавами, коршунами, бешеными медведями, пиявками… Хотя нет, у пиявок-то глаз нет! Но если бы взгляды могли прожигать, от сержанта бы и пепла не осталось.

Тогда как он, заметив подобное к себе отношение, нисколько не смутился. Скорей даже расслабился и повеселел. И философствовал перед строем уже с совершенно иным настроением: