Джоан Виндж - 47 ронинов

Ничего… Никого – лишь он один. Просто кошмарный сон, не больше. Он потер лицо, отгоняя оставшееся после странного видения неприятное чувство, и вновь опустился на футон. Как же он устал… Забыть обо всем и поспать…

Откуда-то донесся приглушенный плач, и испуганный голос Мики вдруг отчаянно выкрикнул:

– Отец!..

Нет… показалось… Нечистая совесть играет с ним злую шутку, заставляя «слышать» голос дочери…

– Отец!

– Мика?

Ее голос! Никаких сомнений. Это не сон… Крик раздался вновь. И вновь – с каждым разом все громче, все страшнее. Господин Асано вскочил, схватил меч и выбежал из комнаты.

Он мчался по ночному саду навстречу полным ужаса и боли призывам дочери.

– Мика! Мика-а-а!

Добравшись наконец до ее покоев, он дернул в сторону ширму, закрывающую вход в спальню.

Распростертая Мика… а над ней… господин Кира… навалился на нее всем телом… словно… хочет…

Неистовый, яростный крик разнесся по дому. В руках господина Асано блеснул меч.

Кира поднял голову и, спасаясь от гнева обезумевшего отца, выпустил девушку. Рывком попытался встать. Но удар меча все же настиг его – пришелся в плечо. Насильник рухнул на пол, дико вращая перепуганными глазами.

С ледяным бешенством господин Асано занес меч над мужчиной, посмевшим напасть на его дитя. Убить… пронзить… Как вдруг…

…вдруг все перед ним исчезло, словно дурной сон, растаявший вместе с первыми лучами солнца…

Он почему-то стоял в покоях господина Киры – а вовсе не в комнате дочери. Сам Кира съежился перед ним на полу, баюкая окровавленную руку и визгливо вопя:

– Стража! Стража!

Мики нигде не было.

Господин Асано обернулся, недоуменно моргая, не веря собственным глазам. В зияющем дверном проеме виднелся внутренний дворик, в котором уже начали собираться разбуженные криками люди. Вот среди них – не может быть! – появилась Мика. Невредимая. В огромных глазах застыло потрясение: отец? ее отец с поднятой катаной ?.. над истекающим кровью Кирой?..

Господин Асано медленно опустил меч – пораженный ничуть не меньше, чем застывшие в изумлении зрители; и еще сильнее, чем они, ошеломленный чудовищностью собственного поступка. Он вновь посмотрел на Киру. «Боги, что со мной?..» Когда его взяли под стражу и принялись выталкивать из комнаты, он почти не сопротивлялся.

– Отец! – Мика попыталась пробиться к нему сквозь толпу, но охрана сёгуна преградила ей дорогу.

Услышав ее голос, господин Асано ожил и стал вырываться. Перед ним вдруг откуда-то появился Оиси – приподнятые руки успокаивающе выставлены ладонями вперед, во взгляде мольба: образумьтесь! не сопротивляйтесь!

– Господин мой, прошу вас…

Князь Асано пристально глянул на каро , моргая так отчаянно, словно его слепил яркий свет дня – хотя на дворе все еще стояла глубокая ночь. Затем, наконец, потряс головой, точно сдаваясь, и вновь опустил меч… Ему на миг показалось, будто он только что выбежал из глухих зарослей и попал в какой-то страшный неведомый мир, но успокоился, обнаружив здесь знакомое лицо – лицо своего ближайшего помощника.

Оиси отступил, тревога и страх в его глазах постепенно угасали, сменяясь облегчением. Но оно оказалось недолгим – стражники разоружили князя Асано и увели прочь.

Каро смотрел им вслед, и пустоту в его душе начало заполнять безнадежное отчаяние. Что же сделалось с его господином?.. его наставником… другом… Отчаяние вползало в грудь, наливалось там свинцовой тяжестью… ложилось неподъемным валуном поверх и без того невыносимого бремени последних недель… И валун этот медленно, но неуклонно давил на Оиси, сминая и круша какую-то незнакомую беззащитную часть души… пока в конце концов его сердце не разбилось вдребезги на сотню крошечных осколков…

Собравшаяся толпа, бормоча и перешептываясь, начала расходиться. Оиси увидел Мику, которую людской поток увлекал в направлении ее комнат – босую, с рассыпавшимися по плечам волосами, укутавшими девушку темным покровом. Она была неестественно бледной, какой-то бестелесной – словно убитый горем призрак. Он отвел от Мики глаза, понимая, что это видение будет преследовать его, как не нашедшая покоя после смерти душа, – до тех самых пор, пока он, Оиси, не найдет способ исправить зло, причиненное ее отцу.

Оиси посмотрел на Киру. Над его рукой хлопотал лекарь и люди из свиты. Но взгляд каро не желал останавливаться на раненом и бесцельно блуждал вокруг, пока… пока не натолкнулся на стоящего в дверях своих покоев сёгуна. Токугава все видел…

Но вот чего Оиси не заметил – потому что она сама не хотела, чтобы ее обнаружила хоть одна живая душа, – так это наложницу Киры, колдунью, один глаз которой был синим…

Кай вновь скитался. Скитался, не в силах найти выход из сумеречного мира ненасытных призраков – мира, из которого он когда-то, давным-давно, спасся бегством. Но то был лишь сон… сон… ду́ши покинутых мертвецов вновь цеплялись за него бесплотными пальцами, сотканными из синего пламени. Их жалобные стенания наполняли беспомощный рассудок видениями раненых и умирающих людей, брошенных на произвол судьбы на каком-то забытом поле брани, под изорванными в клочья красными знаменами…

Стоны неожиданно оборвались пронзительным вскриком боли – и Кай резко вынырнул из навеянного бредом сна. Он чувствовал головокружение и тошнотворную головную боль, сознание оставалось спутанным. Призрачные вопли и неосязаемое пламя исчезли; лишь ледяной ветер завывал сквозь щели в стенах да одинокая свеча горела в стоящей на грязном полу треснувшей миске. Золотистое пламя трепетало, борясь за существование с жестокими порывами сквозняка, выхватывая из окружающей реальности смутные картины; и Кай, так же как этот слабый огонек, боролся с подступившей дурнотой, пытаясь распознать, где он.

Да это же его лачуга! Как он здесь оказался? И когда? Память молчала. Стояла ночь, и последние тлеющие в очаге угли давно превратились в золу, совсем не согревая темное выстывшее нутро жилища. В неверном пламени свечи Кай разглядел нечто, лежащее на циновке у самого его лица. Ладонь. Избитая почти до неузнаваемости. Видимо, его собственная. Задранный до локтя рукав грязного кимоно демонстрировал не менее муторную картину – руку. Его руку. И всё. Лицо распухло настолько, что один глаз не открывался вовсе. Пошевелить головой Кай не мог, и потому разглядеть остальные части своего тела ему не удалось… если, конечно, у его тела еще остались какие-нибудь отдельные части. Кажется, весь он превратился в один сплошной источник боли, усиливающейся всякий раз, когда он пытается вдохнуть полной грудью. Словно все, что лежало ниже шеи, было расплющено и раздавлено…