Дмитрий Манасыпов - Охотник за головами

– Тятька, ох, т-я-а-а-а-а-а!!! – крик взлетал под высокий потолок, побеленный еще в весну, рвал слух сидевшего в горнице лысеющего мужика, обхватившего голову руками. – Больно, тятя, больно-то как… А-а-а-а!!!

Желан вздрагивал каждый раз, когда дочь заходилась в новом вопле. Девка умирала, умирала жестоко и страшно, мучилась, не сумев разродиться. Живот ходил ходуном, напрягался, блестел потом, но не выпускал младенчика. Дочь металась по кровати, разбросав ноги, в срамно задранной до самой шеи, пропотевшей рубахе. Иногда впадала в полузабытье, лишь глухо постанывая.

Кабатчик подходил, стараясь не смотреть на раздвинутые отекшие ноги, прислушивался, когда та затихала. А вдруг, сподобил преблагой, да помрет девка по-тихому? Грех на душу брать не хотелось, да и кровинушка же родимая. Но когда та вздрагивала, бешено ворочая побелевшими глазами и вновь размыкала обметанные и прокусанные не раз губы, толкая из себя крик, рука тянулась к толстой, гусиного пуха, подушке из камзеи.

– Осподи, прости ты меня, грешного, за глупость, алчность и гордыню мои… – Желан упал в красном углу на колени, истово бил лбом в половицы. – Ну, пошли ж ты иль смерть дочке, иль хоть какого-никакого завалящего лекаря али бабку повивальную, о-с-с-с-п-о-д-и-и…

Варвара, дочь кабатчика, умерла в родильной горячке, взглянув на немертвое которое, что выбралось из ее чрева. В округе так и не появилось никого, кто мог бы ей помочь. А пепел от костра, на котором сгорела Параскева, был давно растащен по округе. Сам Желан, забившийся в угол, трясся и плаксиво просил… Кого? Проклинал себя, мертвую и остывающую дочь, барина, попа – всех подряд и просил, просил темную маленькую фигурку, вставшую во весь крохотный рост на кровати, умолял не убивать.

Его нашли утром, белого, как будто мукой обсыпанного, с помутившимся рассудком, ничего не соображающего и не узнающего даже свояка Мозгуна. Прожил после той ночи Желан не так уж и много, сгинув в одну из осенних ночей, когда отправился на сельский погост, к дочери на могилу. После того случалось в селе всякое, и дети с бабами пропадали, и мужики некоторые засыпали и не вставали с утра. Лишь через несколько ночей стучали стылыми пальцами в двери, просили и жалобили пугливые бабские сердца, рвались к живым телам и крови.

Конец этой странности, вместе с селом заодно, положил выездной дознаватель и экзорцист владычной Огненной палаты. Приехавший по вызову барина, спаливший все до золы, приказавший засыпать землю солью и завалить погост камнями. Каменюки возили издалека те из селян, у кого не нашли дьявольских меток али упыриных следов. Они же разрывали перед этим землю заступами и лопатами, доставали тяжелые колоды, сбивали с них крышки. Если успевали до заката, так потом острые колья пробивали тела, заставляя неживых стать такими навсегда. Иногда не успевали. Но свое дело святой отец в алой рясе знал туго, через неделю все было закончено.

…Ловчий Семка вовсе не расстроился из-за смерти дочери Желана и своего то ли сына, то ли дочки, не говоря про спаленное село, в котором родился и вырос. Летом, в июньскую грозу, затащил на псарню отбивавшуюся от него дворовую девчонку. Девчонка, с виду хрупкая и слабенькая, кричала и старалась освободиться, убежать от него. Девка показалась ему незнакомой, хотя чудилось в ней что-то неуловимое, все хотел вспомнить, что, но никак не выходило.

Псы, запертые в конурах, рвались, рычали и пытались выбраться. Семке до этого не было никакого дела. Только эта неуловимая наглая девка, мелькающая по немалому зданию. Только ее запах, будоражащий, сводящий с ума и зовущий за собой. Ловчий загнал девчонку в угол, не обращая внимания на собственных псов. А те рвались с привязей, лаяли так, как лаяли только на волка. Семке было не до того, резкий, острый, отдающий лесом и сладким девичьим потом аромат звал его за собой. И ловчий пошел вперед, не обращая внимания ни на что вокруг.

Он не заметил несколько стремительных лохматых теней, скользнувших через створки псарни, оставленные открытыми. Когда на крики зашедшего с кашей для псов поваренка сбежалась дворня, то первый, забежавший в сарай, подскользнулся и упал в красные лужи и ошметки. Все, что осталось от ловчего и его свирепых волкодавов-меделянцев.

Базиль Вонифатьевич проснулся ночью, тогда же летом. Посреди комнаты, освещаемой вспышками молний грозы, стоял старый пандур Мишло, поигрывая своей верной подругой, длинной, с широкой елманью, хайдарской саблей. Она не была привезена из Хоссрова и не была так богато, как сабля Базиля, украшена. Просто правда была не на стороне барина. И рука, которая ее держала, была крепкой и опытной. Влетевшие в выбитую дверь гайдуки нашли на полу обезглавленное тело. Голову выловили с утра в яме отхожего места.

Остальные, участвовавшие в гибели Егорши и казни травницы, погибли быстро. Дрозд и Мишло, до поры до времени кружившие по окрестным лесам, стреляли без промаха. Освальда с ними уже не было. Свой долг Параскеве, лечившей его осенью, охотник отдал выстрелом из лука.

Год 1405-й от смерти Мученика,

перевал Лугоши, граница

Вилленгена и Хайдар

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? – священник возмущенно уставился на рассказчика. – Как можно поклеп наводить на брата моего в Боге? Пусть и схизматика? Чтобы девок отец святой вот так… Бесстыдство, прости Господи, тьфу на тебя!

– За что купил, за то и продаю. – Бродяга взял протянутую мальчиком кружку, отхлебнул. С чего мне врать-то самому, ась?

Отвечать ему тот не стал. Поднялся, зыркнув грозно из-под бровей, и двинулся к подъему наверх. Одна из девушек-служанок пошла впереди, показывая дорогу.

На какое-то время рассказчик замолчал, деловито набивая трубку и откинувшись в тень. Народ в зале зашевелился, поднялся гомон. Дворяне потребовали вина, начав мериться скакунами, гончими и соколами. Женщины очень заметно обсуждали родственные связи и уже абсолютно точно приглядели жениха для одной из девочек на самом конце стола. Девушка, тоненькая и светловолосая, не смущаясь, рассматривала паренька в красном колете, сейчас бурно рассказывающего о своих легавых. Крестьяне потребовали еще пива, к ним пересели охотники. Неожиданно и сразу стало очень шумно. Маг в первый раз за все время встал и пошел к стойке. Что-то спросил на ухо у хозяина и двинулся к незаметной дверце в углу залы. Видимо, даже волшебникам иногда требуется посетить отхожее место.

Моряк, дождавшись, когда за магом закрылась дверь, тоже оказался у стойки. Хозяин, протирающий серебряные стаканы с выдавленными фигурками, поднял на него глаза. Отставил в сторону тот, что крутил в руках, с изображением короля Моргана: