Василий Горъ - Щит

— Но я…

— …мужчина! — вздохнула я. — И при этом вы — самый известный лекарь во всем Вейнаре! Так что выбора у меня нет.

Как ни странно, коротенький — минуты в полторы-две — осмотр выбил из колеи не меня, а мэтра Регмара: когда я слезла со стола и опустила юбки, он стоял красный, как мак, мял руками полы камзола и не сводил взгляда с носков собственных сапог.

Услышав характерное шуршание и выждав минуты три, он склонился в поклоне и робко поинтересовался, позволю ли я ему удалиться. В мои планы это не входило, поэтому я мило улыбнулась и принялась аргументированно доказывать, что достаточно длинная беседа на произвольные темы с хорошим лекарем не может не выявить хотя бы каких-то признаков той самой ненормальности, о которой судачат придворные.

Как оказалось в итоге, возражать Регмар не собирался — поняв намек и дав мне возможность перечислить все имеющиеся у меня аргументы, он извинился за «не очень тактичные вопросы, которые ему придется задавать в процессе беседы», передвинул кресло поближе к моему, взял меня за запястье и поинтересовался, не падала ли я в детстве с большой высоты.

Дальше вопросы стали еще «веселее» — он просил меня перечислить все известные мне наследственные заболевания, передающиеся в роду моего отца и матери, выяснял возраст, в котором у меня начались женские недомогания, их среднюю длительность и степень переносимости сопровождающих их болей. Расспрашивал о детских обидах, поощрениях и наказаниях. Просил перечислить любимые свитки, прочитать какое-нибудь стихотворение или описать внешность наших солдат, слуг и черни из окрестных деревень.

Некоторые вопросы вгоняли меня в краску, некоторые — в ступор. Но я уперто отвечала на них так, как будто сидящий передо мной мужчина был частью меня самой, выкручивая руки своему «не хочу» и не обращая внимания на «страшно» и «стыдно».

Выворачивая наизнанку мою память, Регмар не ограничивался одними ответами. Скажем, спросив, какие цвета мне нравятся, он тут же вытащил из своей сумки десяток пакетиков с разноцветной травой и просил разложить их в том порядке, который мне кажется наилучшим. Потом убрал один, собрал оставшиеся в кучу, перемешал и попросил разложить их еще раз…

В общем, я крайне добросовестно делала все, что он просил. И не замолкала даже тогда, когда его вопросы вызывали в моей памяти слишком болезненные воспоминания о моих родных или о днях, проведенных рядом с Кромом.

Впрочем, первые часа полтора он делал мне больно крайне редко, тактично обходя те темы, которые вызывали у меня хоть какое-то неприятие. А через два, предварительно поинтересовавшись, насколько далеко я готова зайти в стремлении доказать свою нормальность, принялся бить по живому. Причем очень больно!

Сначала проехался по оранжевому цвету, со времен «встречи» с акридом вызывавшему во мне безотчетный ужас, потом невесть как заставил меня признаться в страхе перед пожарами, а в самом конце беседы вытряс из меня такие подробности «знакомства» с лесовиками, что меня пришлось отпаивать успокаивающими отварами.

Отпоил. Проводил в опочивальню. Уложил на кровать, накрыл одеялом и грустно вздохнул:

— Вы нормальны, ваша милость. Теперь я в этом уверен.

— А почему так грустно? — стуча зубами от непрекращающегося озноба, спросила я.

— То, что довелось пережить вам, сломало бы даже мужчину.

Я с благодарностью посмотрела на него и… почувствовала, что засыпаю:

— Вы что, дали мне снотворное?

— Да, ваша милость! Вам надо поспать.

— Мне некогда!!! — взвыла я, откинула одеяло, села и… почувствовала, что куда-то плыву.

— Леди Мэйнария! Прежде, чем гневаться, выслушайте то, что я скажу…

— У вас одна минута, мэтр, — прошипела я, торопливо растирая себе уши.

— Вы не спали три ночи, а завтра вас ждет суд. Если вы не выспитесь, то не сможете связно мыслить и вместо того, чтобы спасти своего майягарда, укоротите его путь на эшафот.

Последние слова лекаря словно вязли в густом тумане, но словосочетание «спасти своего майягарда» я все-таки расслышала. И… горько рассмеялась:

— О чем вы, мэтр Регмар? Он, простолюдин, убил графа Валена Увераша! Значит, завтра его признают убийцей, а послезавтра нас с ним четвертуют…

— Но… тогда… зачем все это, ваша милость? — ошарашенно спросил лекарь.

— Я хочу, чтобы он ушел как Мужчина, достойный Уважения. А не как грязный насильник.

Пламя взлетает по стенам сарая, как белка на вершину сосны. И, на мгновение замерев у конька крыши, прыгает ввысь. Туда, где в разрывах угольно-черных облаков мелькает мутный желтый глаз Дэйра. Вытянувшись на десяток локтей, оно замирает, а потом рассыпается мириадами искр, которые устремляются вниз. К земле, залитой кровью и заваленной бьющимися в агонии телами.

Делаю шаг… потом второй… Стряхиваю с плеч навалившуюся тяжесть. Не глядя, отмахиваюсь засапожником. Ощущаю, как вздрагивает чье-то тело, прыгаю в огонь и подныриваю под пылающую балку.

По ноздрям шибает жутким запахом горящего мяса. А через мгновение к нему добавляется вонь от горящих волос.

На краю сознания мелькает мысль:

«Мои…»

Но не задевает: за дверью, пожираемой алыми языками пламени, — слишком тихо!

Срываюсь с места, изо всех сил бью ногой в почти прогоревшую деревянную филенку, вламываюсь прямо в облако искр и вижу, как тоненькая, хрупкая кисть чертит в воздухе отвращающий знак.

Падаю на колени, вцепляюсь руками в румяные щеки, тону в глазах, в которых мелькают сполохи пожара, и выдыхаю:

— Ларка, я успел!

«Ларка?» — ошеломленно спрашиваю себя через мгновение, снова вглядываюсь в лицо сестрички и вижу, как оно вдруг превращается в лицо леди Мэйнарии! Отшатываюсь, вскакиваю на ноги и с ужасом понимаю, что я — не в нашем доме, а на постоялом дворе в Сосновке.

Когда я пришел в себя и открыл глаза, сердце колотилось так, словно пыталось вырваться из грудной клетки. Я сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, полюбовался на свои дрожащие пальцы, в очередной раз попытался представить себе колеблющееся пламя свечи и мысленно взвыл — на этот раз, не успев появиться, неверное желто-оранжевое пятнышко сразу же превратилось в лицо баронессы д’Атерн!

Сжал кулаки, попробовал снова и сдался: Бог-Отступник, ожидающий завершения моего последнего Шага, послал мне воспоминание о леди Мэйнарии еще до того, как я подумал о свече.

«Я не передумаю! Даю Слово!!!» — мысленно взвыл я, потом встал с нар, подошел к решетке и вгляделся в полумрак коридора.

— Во! Вишь, и этого тож проняло! — увидев мой силуэт, самодовольно хмыкнул Сыч, подпиравший стену под светильником. — Эт ему не дитев стращать…