Анатолий Дроздов - Беспризорный князь

– Бочку? – удивился Иван.

– А что? – удивился Глоба. – Кинул на плечо и припер – не велика тяжесть! Кукша тоже удивился: только не пиву. Мнил: застыдился я лжи своей и сбежал. Выложил я мечи на стол, серебро из калиты высыпал – ему и сказать нечего. Вышибли мы из бочки дно, черпнули кружками и стали дальше беседовать. Гляжу: Яна в дверях торчит, за ней люд собрался – слушают. А как поведал я, что у Великого на пиру сидел… – Глоба расправил усы.

– Ну? – поторопил Иван.

– Кукша мне и говорит: «Муж ты добрый, а вот каков кузнец – неведомо. Приходи завтра, поглядим!» Словом, допили мы пиво…

– Бочку? – не поверил Иван.

– Да что там пить! – махнул рукой Глоба. – Прихожу с утра, а Кукша головой мается, – кузнец ухмыльнулся. – Старый он со мной равняться. В кузню меня, однако, отвел. Разожгли горн, велит подкову сковать. Да это – тьфу! – Глоба плюнул. – Сделал, а он говорит: «Теперь серп!» Ну, он думал, раз я из веси, то ничего иного и не умею. Я отвечаю: «Лучше нож!» Кукша скривился: что, мол, с такого взять, – и пошел лечиться, – Глоба снова ухмыльнулся. – Нож, княже, чтоб ты знал, сковать легче, чем серп, ежели, конечно, нож простой. Кукша так и подумал. Я же обрадовался: никто за плечом стоять не будет, секретов не выглядит. Железо, дерево, кожа в кузне имеются – знай, работай! Занялся. Дотемна увивался, но успел. К вечеру Кукша приходит, а нож – вот он!

Глоба снял с пояса оружие и протянул князю. Иван взялся за ножны и потянул рукоять. Увидев клинок, едва сдержал восклицание. Волнистые линии бежали по всей его длине, сам металл отливал золотом. Князь достал из-за голенища засапожник, положил рядом. Даже на пристальный взгляд лезвия были как из одних рук.

– Кто научил?

– Хузарин один. В полоне у половцев был, сбежал и к нам прибился. Еле живого в лесу нашли. Ну, хоть веры другой, а душа божья, обогрели его, приютили, вот он и в благодарность… Через лето он уехал, но я перенял.

– А что Кукша?

– Онемел! – хмыкнул Глоба. – Стал проволоку ножом моим резать, затем по гвоздю ударил… Острие даже не затупилось. Кукша и говорит: «Старый я, Глоба, и вдовый, Яна моя – последыш, дороже ее у меня нет. За тебя с радостью отдам, но за косы к алтарю не поволоку. Поживи у меня, может, сладится. А нет, так не гневайся. С такой-то работой тебя любой примет».

– И? – спросил князь.

– Остался! – кивнул Глоба. – Я ведь не жену искал. Ну, живу, работаю. Ножи мои из рук рвут, здесь таких не умеют. Кузнецы киевские подсылать стали, чтоб к ним ушел, я не захотел. Прежде смеялись, а теперь злато-серебро сулите? Нет уж! К Яне я тоже без интереса, все Цвету забыть не мог, – Глоба вздохнул, – только гляжу: чем далее, тем более девка злится. Подходит как-то и спрашивает: «Ты ко мне в самом деле сватался или понарошку?» – «Понарошку, – отвечаю, – место себе искал». Как она мне врежет! – Глоба захохотал и почесал скулу. – Больно! Я же говорил: крепкая… Стоит, глаза молнии мечут, кулаки сжала, вижу: не уймется! Глаз выбьет или что другое, как потом работать? Схватил ее и прижал к себе. Потрепыхалась и затихла – я-то сильнее. Хотел отпустить, а тут Кукша случился. Увидел и говорит: «Ага!» Пришлось жениться…

По лицу Глобы не было видно, что он этим расстроен.

– После свадьбы Кукша мне кузню отдал, – подтвердил догадку Глоба. – Сказал: «Старый я, чтоб работать, буду внуков пестовать!» Так и живем. Это, княже, тебе! – кузнец указал на нож.

Иван полез в кошель.

– Не надо! – остановил Глоба. – Не обижай!

– Погоди! – сказал князь.

Он встал и прошел в угол. Гости являлись к нему с подарками. Князь сваливал их в сундук, даже не разглядывая – не за тем ехал. Пригодились теперь. Покопавшись, Иван выудил из сундука шелковый убрус. «Женке твоей, княже!» – сказал принесший его боярин. Княгиней не назвал, мохнорылый! Раз так…

– Себе не хочешь, жене возьми!

Глаза Глобы вспыхнули. Расшитый красными цветами по лазоревому полю, убрус был необыкновенно хорош. Кузнец представил, как зальется радостью лицо Яны, как выйдет она в церковь в обнове… Да весь Подол обзавидуется! У кого еще такой есть?

– Дорогой дар! – пытался воспротивиться Глоба. – Не по званию.

– У князя и подарок княжеский. Аль нет?

– Пожалуй! – согласился кузнец и, бережно сложив убрус, спрятал его за пазуху. – Скажи! – спросил, покончив. – Молвят: сядешь ты в Киеве?

– Кто молвит? – насторожился Иван.

– Да бают…

«Растрепали! – рассердился Иван. – А чего удивляться? Что знают двое, знает и свинья».

– Сам как думаешь? – спросил, сощурившись. – Примет люд?

– Отчего нет? – удивился кузнец. – Да за тебя все – горой! Помнят, как половцев бил! Да и я поведал…

«Это точно!» – подумал князь.

– Так сядешь или нет? – не отстал кузнец.

– Поглядим! – уклонился Иван.

– Дело твое, – не стал настаивать кузнец. – Меня просили передать: посадские за тебя! Коли что, кликни! Где найти, ведаешь.

Глоба откланялся и ушел. А Иван еще долго ходил по гриднице и улыбался.

– Аз, худый [50], раб Божий Святослав, в святом крещении Тимофей, стоящий ныне перед судием небесным, заповедаю детям, братьям и родичам своим, лучшим мужам Киева и люду его призвать на великий стол князя Галицкого и Волынского Ивана и служить ему верно, как служили мне. Бо не ведаю иного, кто болел бы так за землю русскую, кто мог обустроить и сохранить ее. Аще кто воспротивится этой воле моей, то судья ему Господь, все ведающий о делах и помыслах наших…

Митрополит читал громко, отчетливо выговаривая слова. Заполнившая собор толпа внимала в благоговейном молчании. Иван не отводил взгляда от Никодима. Митрополит был слабым местом их плана: он не любил Ивана. Помешать избранию грек не мог, а вот гадость сделать – запросто. Объявить, скажем, что князь не стоек в вере. Простому люду от этого не горячо и не холодно, а вот князья-соперники обрадуются. Им, главное, повод. Покойный Святослав, и тот не смог улестить грека. Никодим уперся и сказал: «Нет!»

Чего не сумел сделать Великий, решил хрисовул. Прибыв в Киев, Иван отнес пергамент греку. Тот рассмотрел золотую печать, поцеловал ее и только затем развернул свиток. Пробежав его глазами, поднял изумленный взор.

– Могу оставить тебе грамоту, – сказал Иван, – а могу и забрать. Мне дали, значит, и воля моя. Решай, владыка!

– Кого хочешь в патриархи? – поспешней, чем следовало, спросил Никифор.

– Дела церковные, – пожал плечами Иван, – мешаться не стану.

Огласить духовную Святослава и провести обряд Никодим согласился…

– Подойди, княже! – сказал митрополит, закончив чтение.

Иван взбежал на солею [51]и повернулся. Сотни глаз уставились на него, будто вопрошая: «Ну?» Спина Ивана похолодела, а затем стала мокрой. Как ни готовился он к этому моменту, как ни оттачивал слова и жесты, все вылетело в один миг. Иван растерянно застыл.