Инна Живетьева - Вейн

Хельга поскребла ногтем запорошенный мукой стол, выводя букву «В». Грамоте ее учить, конечно, не собирались, она сама к деду Ремезу бегала. Сначала уберет, сготовит, а потом садится с ним за книгу.

– Нет, ты глянь, опять застыла! Хельга! Оглохла?! Марш за рыбой!

– О женихах небось мечтает, – ехидно прошамкала бабка.

– Если бы! – Мать вбила кулаки в тесто. – Другие, вон, боятся, чтоб девка в подоле не принесла, а моя сама всех парней распугала. Втемяшила дурь в башку. Вейна, ишь! Не было у нас сроду таких и не будет. Все Ремез, сам на голову скорбный и девку задурил. Повез на ярмарку – кто его просил? – узел показать. А мне теперь расхлебывай.

Хельга обычно молчала, но тогда как бес под ребро толкнул. Крутанулась на пятках, только коса по воздуху хлестнула.

– А вот и стану вейной, слышите?!

Метнулась за дверь.

– Куда? А ну стой! Стой, тебе говорят! Ох, только вернись…

«Не вернусь», – ожесточенно думала Хельга, топая босиком по холодной грязи. Она нарочно не пошла к воротам, а побежала через огород, узкой тропкой между оттаявших грядок. Но с берега поднимался брат и успел перехватить. Сжал запястье так, что брызнули слезы.

– Опять дуришь? Пошли в дом!

– Пусти!

От такого вырвись попробуй. Потащил, только ноги по мокрой земле заскользили. Хельга наклонилась и вцепилась зубами в просоленную морем руку.

– Ах ты, малявка!

От оплеухи загорелась щека.

– Иди, – толкнул брат на крыльцо.

Вечером Хельга, подоткнув подол, стояла коленями на горохе и слушала, не решаясь обернуться. Говорил отец:

– …лодку дают и сети новые.

– Уж больно далеко, – вздохнула мать.

– То-то и оно.

Слова отец ронял тяжело, точно не говорил, а работал.

– Добре, что подальше. У нас-то болтают: чудит девка.

Хельга все-таки глянула через плечо. Бабка сидела, скорбно поджав губы. Мать нерешительно комкала передник. Братовья серьезно внимали отцу, и только младший не мог сдержать улыбки. Наверное, представлял себя в собственной лодке.

– Совсем еще девчонка, – сказала мать.

– Ничего. Просватать и сейчас можно. Обженить годика через два. А лучше на ту осень, пока про ее дурь не выведали.

Хельга сморгнула слезинку. Ну уж нет! Вскочила, расправила длинную рубаху.

– Вот что, отец…

Неизвестно, чем закончился бы ее бунт, виданое ли дело – родителям перечить, но в дверь постучали. Ввалилась толпа. Первым шел староста, где-то за спинами кряхтел дед Ремез. Лица у всех были удивленно-недоверчивыми. Незнакомый монашек улыбнулся Хельге и перекрестился на красный угол, не обращая внимания на прибитый ниже, под иконами, деревянный лик Моряна-покровителя.

– Случилось что? – поднялся отец из-за стола.

– Да вот, – староста протянул пакет с ярко-красным сургучом на бечевке. Печать уже взломали. – Про девку вашу пишут. За ней приехали.

– В монастырь убогую! – ахнула хромоногая тетка. – Убогонькую нашу!

– Ну, школа при монастыре, то верно, – сказал монашек. – А захочет постриг принять или нет, как сама решит.

– Школа? – переспросил недоуменно отец.

А младший брат глянул на Хельгу злобно, видно, чуял уже, что лодка от него уплыла.

– Вейнов обучают, все, как в уставе прописано.

…Хельга со вздохом села на кровати и посмотрела в окно. Стелился туман, заволакивал улицу, и моря за ним не было видно. Как она радовалась, когда вырвалась из деревни. Шалая ходила. А теперь застряла в этой дыре и ждет, ждет – своя воля хуже родительской вяжет.

Под утро приснилось: Дан рядом. Пахнет им, теплом веет. Руку протянула – обнять, почувствовать под ладонью тугую кожу, натянутую на твердые мышцы. Жарко стало там, где и говорить стыдно. Горло задрожало – выдохнуть-застонать от мучительного счастья… Ан нет, ушел. Закусила подушку и завыла, точно псица в зимнюю ночь.

Хельга решительно спустила босые ноги на пол. Хватит, так и с Моряном перевидаться недолго – бултых с обрыва вниз головой. Лучше она в Бреславль пойдет! Что за вейна такая – мира не видела? Погуляет, к вечеру вернется. Вот Дан напугается, если объявится раньше. Представив, Хельга засмеялась от удовольствия. А если не объявится, расхрабрилась она, то подождет еще немного и сама за ним отправится.

Вытащила из тайника мешочек, вытряхнула на стол монеты. Купит себе в Бреславле… Платье? Провела ладонью по расшитому подолу рубахи. Ой, лукав Морян! Как яростно отказывалась дома от рыб и лодок, так же яростно носит теперь поморские одежды. Украшения? Их пускай мужчина дарит. Тогда что же?.. Амулеты! Точно! Как у настоящей вейны!

Пока умывалась и завтракала, туман рассеялся и отступил на зады деревни. Громко кудахтали куры, не поделив распаренное зерно.

Стучали топоры – торопились отстроиться.

Хельга шла, раскланиваясь с новыми знакомыми. В лицо улыбались, а спиной чуяла: шепчутся. Мол, брешет девка или нет, может, впрямь – вейна? Полюбовник-то бросил, вот каково с расхожим жить, добра с ним много не увидишь.

Показался сложенный «в лапу» сруб, хозяйские сыновья заканчивали последний венец. Все парни как на подбор – рослые, плечистые, белобрысые. Поскидывали рубахи, работают-красуются.

– Хельга! – окликнул один, Мнишек. Выпрямился, поигрывая мускулами. Тяжеленный топор легко держит, точно былинку. – Вечером у Дашутки посиделки. Придешь?

А глаза-то масленые. Конечно, к своей, деревенской, запросто не подкатишь, быстро маменьке с папенькой донесут. То ли дело пришлая, с мужиком в одной комнате жила, а женка ему или нет, кто знает?

– Некогда мне.

– Истинно так, – подхватил другой брат. – Это же великая забота, у окошка сидеть!

Добавил что-то потише, и остальные загоготали.

Хельга пошла быстрее.

– Брось, – кричал вслед Мнишек. – Я ждать буду, слышь?

Возле узла уже стояли подростки с корзинами, полными утреннего улова. Поглядывали искоса на конкурентов, задирались и хвастались. Когда Хельга спустилась по крутой тропинке, дружно уставились на нее.

– Медяк на то, что вейна, – отчаянно выпалил паренек в дорогой рубахе.

Загомонили, заспорили.

Хельга остановилась в сердце узла и втянула ноздрями запах – мокрой древесины, ладана. Оглянулась:

– Малой, ты выиграл!

И шагнула на крохотную площадь Бреславля.

Яркое солнце заливало каменный пятачок. Дома стиснулись боками, словно им пришлось поджиматься, уступая место узлу. Сияла жестяная репа, прибитая над лавкой зеленщика, отливал медью колокольчик на двери гостиницы. Вспыхивали капельки воды на лепестках петунии – на балкончике второго этажа девица в ночном чепце поливала цветы. Сонно щурилась, поводила молочно-белыми плечами и делала вид, что не замечает подмастерья, глазеющего на нее с другой стороны площади.

– Эй! – крикнула Хельга, напугав девицу и пригревшихся на солнце голубей. – Пожалей парня!