Инна Живетьева - Вейн

– Ладно, придешь на майских, аванс выдам.

– Спасибо.

– Да чего там, отработаешь.

Ленька всегда нанимал мальчишек на лето, одному на конеферме – пусть и маленькой – не управиться. Но все равно каждую весну Юрка опасался: ну как передумает? Где тогда деньги брать? Да и лошади, опять же…

Громко, со вкусом зевнула Найда, не спуская глаз с гостя. Пахло навозом, мазутом и свежей древесиной. Ветер раздувал опилки, казавшиеся яркими, праздничными на черной земле.

Ленька неторопливо закурил, усмехнулся.

– Ладно, иди, поздоровайся, – разрешил снисходительно.

Юрка швырнул рюкзак на козлы и побежал к конюшням, оскальзываясь на мокрой тропке. Следом неслась Найда.

Гнедой жеребец по кличке Алый дохнул в лицо. Он был доволен встречей и немного сердит, что парень не являлся раньше. Милостиво принял сахар, захрустел, выпустив блестящую нитку слюны. Юрка погладил его по бархатистой щеке.

– Надоело стоять?

Алый, соглашаясь, переступил. Глухо стукнули копыта.

– Ничего, скоро лето.

Обрег, как и положено бию, имел несколько юрт. Под жилье – большая, белая, крытая шкурами и опоясанная цветными лентами. Серые, попроще, предназначались для хозяйственных нужд. Юрка сидел на цепи возле той, что отводилась под кухню, и рядом с ним лежали псы в ожидании подачек. День стоял жаркий, войлочные стены закатали снизу, прихватив на высоте человеческого роста веревками. Сквозь решетки было видно, как готовят обед три жены Обрега – старая, похожая на высохшего деревянного идола, беременная молодка и девочка лет тринадцати. Калима разговаривала со средней, помогая катать из теста жгуты под баурсаки. Трещало в казане масло.

Передвинуться в тень не давал поводок. Чесалась спина – всю дорогу Калима щипалась, сильно, с вывертом. Юрка откинул голову, уперся затылком в столб коновязи и прикрыл глаза. Уже завтра он поедет с табунщиками. Последний день в ауле – и такой бесконечный! Лениво меняются цифры на часах. Тени сначала не хотели становиться короче, теперь отказываются расти. Чтобы хоть чем-то занять себя, Юрка вспоминал лето.

…Литовку Ленька кому попало не доверял, боялся, обрежутся пацаны. Брал с собой только Юрку и Левку Панаргина.

Косить тяжелее, чем пасти табун, но Юрке нравилось. Да и платил Ленька по-честному, а на две пенсии и сиротское пособие не больно пошикуешь. Зачем подряжался каждое лето Панаргин, было непонятно. Жил он за Обводной, в элитной новостройке. Учился в той же школе, на класс старше, и уже вовсю ухаживал за девушками.

На покос выезжали рано. В телеге Юрка сворачивался клубком и досыпал под мерный стук копыт. Похрапывал Левка. Очки он не снимал, и они медленно сползали на кончик носа.

– Приехали! – будил Ленька.

Пока он распрягал Маньку, Юрка душераздирающе зевал, а Левка протирал очки подолом футболки, моргал и близоруко щурился.

Ленька командовал:

– Начали!

Сам вставал первым, потом Левка. Юрка последним.

Все помнится ярко, до звуков, до запахов.

Трава тяжелая, в росе. Литовка подрезает ее с влажным шорохом. Ш-ш-ших, ш-ш-ших. Блестящее лезвие описывает полукруг, оставляя за собой короткий зеленый ежик. Вялое от недосыпа тело разогревается, лучок крепче ложится в ладонь.

Роса подсыхает, звук становится легким, звенящим: цы-ы-х, цы-ы-ых. Коса идет тяжелее. Припекает под футболкой плечи, руки наливаются усталостью. Ленька прет, точно мотокосилка. Левка старается не отставать. Густо пахнет травяным соком. Опушка манит тенью и красной, доспевшей земляникой. Юрка поглядывает на солнце: как разгорится день, сядут перекусить. Насобирать ягод, залить молоком и умять с хлебом – вкуснее не придумаешь.

Ленька оглядывается:

– Устали? Отдохните.

Юрка мотает головой. Вот еще!

Шуршит трава. Остановился Левка, перевернул косу. Протер очки и придирчиво оглядел лезвие. Оселок достал, правит.

Цы-ы-х – широкий полукруг. В густой зелени желтеют головки львиного зева.

– Левка, пятки срежу! – шумит Юрка.

Тот презрительно хмыкает и быстро отрывается вперед.

То ли идешь по лугу, то ли земля вращается навстречу. Звенят кузнечики, звенит литовка. Прилипла футболка к спине.

– Шабаш! – кричит Ленька.

Юрка из упрямства докашивает полосу.

– …ауызды юирген, – сказали над ухом. – Тамак же.

Пришлось открыть глаза. На корточках перед ним сидела младшая жена бия, держала тарелку с золотистыми шариками из теста.

– Ешь! – повторила девочка и засмеялась, довольная, что вспомнила слово на чужом языке.

Во рту еще чувствовался призрачный вкус земляники с молоком, и Юрка отказался. Жузга застрекотала по-своему, видно, пыталась втолковать, что баурсаки – это вкусно. Взял, а то бы не отвязалась.

…Еще хорошо вывозить с покоса. Ленька обычно подавал, Юрка стоял на телеге – принимал, укладывая и уминая.

Вилы с шорохом пронзают сухую траву, Ленька играючи вскидывает огромный пласт. Стог уменьшается, Юрка поднимается выше. Труха липнет на вспотевшее тело, не вытряхнуть, и он стягивает футболку. Обрадованное солнце хватает за голые плечи, но кожа уже прокалилась и загорела дочерна.

– Хорош, – говорит Ленька.

Потягивается со звериным рыканьем. Ходят на спине литые мускулы. Юрке немножко завидно.

Едут домой.

Ленька ведет лошадь – чтобы не сбилась с колеи, не завалила стянутый веревками воз. Юрка лежит на сене, острые травинки покалывают между лопатками. Солнце просвечивает сквозь закрытые веки и делает темноту багрово-жаркой. В мышцах приятная усталость, настоящая, взрослая. Такой после гантелей не бывает. Дремота легкая, сквозь нее слышно, как орут птицы. Леньку тоже слышно:

– Слезай, меняемся!

Юрка нехотя соскальзывает, зевает. Кобыла Манька смотрит насмешливо.

– Но, пошла!

А к вечеру затопят баню. Ванная у них тоже есть, но, как говорит дед: «Не тот расклад».

В крохотной парной жарко, чешутся от пота царапины. Тонкие, незаметные, сейчас они припухают. Юрка яростно скребется, и дед командует:

– Геть на полок!

Доски обжигают живот. Юрка широко открывает рот, пытаясь вдохнуть, и тут же захлопывает, хлебнув горячего воздуха. Раздраженно шипит каменка, вода на ней испаряется в считаные мгновения. Дед уверен – лучше веника ничто зуд не снимет. Хлещет, усердствует. Юрка старается не скулить. Хватает деда ненадолго, он присаживается на лавку и кашляет, потирая грудь. Внутри у него гулко булькает.

Потом Юрка охаживает деда. Березовые ветки вымочены в кипятке и прокалены на пару. Дед кряхтит, но пощады не просит. У Юрки горят от жара уши, он поглубже натягивает войлочную буденовку.

– Будет!

– Я еще могу, – возражает Юрка, но веник убирает.

После бани сидят на крыльце, обстоятельно рассуждают про погоду и гадают, успеет ли Ленька вывезти до дождей сено. Пьют кисловатый домашний квас, отдуваясь и фыркая. Ворчит бабушка: