Инна Живетьева - Вейн

Юрка пошарил в открытых ящиках. Проверил чернильницу. Из бронзового колокола выпала дохлая мокрица. Сморщившись, сбил ее щелчком на пол. Где же тогда? В каком-нибудь тайнике? Смешно! Дед – нормальный пенсионер, а не шпион в отставке. На глаза попался старый учительский пиджак, с лацканов его так и не сошли пятна от мела. Юрка вылез из кресла и снял пиджак с гвоздя. В одном кармане нашелся слежавшийся носовой платок, в другом – огрызок карандаша. Запустил пальцы во внутренний – и нащупал что-то маленькое, плоское. Вот он.

В ящике оказалась тощая папка с разлохмаченными завязками.

Юрка вынул. По весу – внутри бумаги, немного. Потянул за шнурок и распахнул картонные крылья.

На черно-белой фотографии виднелись кусочек окна со знакомым наличником, штакетник и голая ветка сирени. Мама в плаще и в пестрой косынке стояла возле палисадника, положив ладонь на изогнутую ручку коляски. Улыбалась, глядя в объектив. У Юрки заскребло в горле, он медленно выложил фото.

Следующее снимали дома. Мама в халате, волосы небрежно сколоты в узел, прядка выскользнула и повисла вдоль щеки. На коленях – младенец в дурацком чепчике, пытается запихать в рот погремушку. «Это же я», – с удивлением подумал Юрка. И халат тот самый, что схоронен в шкафу.

Еще фото. Много, целая пачка. Среди них старая открытка с елкой, на обороте большими буквами выведено: «Мама и папа! С празденеком!» Пожелтевший конверт в россыпи марок, адрес написан латиницей, обратного нет. Записка на листочке в клеточку: «Бабушка и дедушка, поздравляю с внуком!» Детский рисунок: безносое страшилище с треугольным туловищем, подписано: «Мама».

Почему их спрятали? Открытку, наверное, подарила маленькая Даша. А страшилище нарисовал он, Юрка.

Посидел, держа листок в руке. Вспомнил свой отчаянный крик: «Ее нет, и все! И не было! Никогда не было!» Да, он не разрешал говорить о матери, сразу топорщился и шипел. Ему казалось, она предала его: убежала ночью на шоссе, забыв о сыне. Юрка тоже хотел о ней забыть.

Под фотографиями нашлась тетрадь в картонной обложке. Хрустнул клееный переплет. Тетрадь открылась на середине. «Это глупо, я понимаю», – прочитал Юрка. Почерк был разборчивый: округлый, ровный. «Наверное, кому-то доступно другое счастье: переплыть на плоту океан или сделать великое открытие. А мне океан не нужен, и открытие тоже. Я просто счастлива. Это самое глупое, самое простое счастье на свете. Говорят еще – «женское». Мне не нравится. Оно не женское и не мужское, оно общее, мое и его. Счастье на двоих».

– Ужин! Бифштекс хорошо прожарить. Водочки немножко.

Женщины за столиком не было, и Дан сел напротив Алекса Грина, спиной к Ранне с ее прогулочными пароходиками.

Грин улыбнулся уголком губ:

– Откуда ты взялся? Я думал, Такер знает обо всех, кто остался в городе.

– Шэт! Нет, вы гляньте, люди добрые, и этот мне морду бить не собирается, – сокрушенно вздохнул Дан. – Или записку не получил?

– Нужна мне твоя морда, пусть Вцеслав чистит.

Дан расцвел. Значит, выбрался подполковник. Ну, спасибо, пресветлая Иша!

– Если он жив, конечно, – добавил Алекс.

– Ты же…

– Я не знаю точно.

Появился официант с подносом, ловко расставил тарелки. Бифштекс благоухал, от золотистого риса, перемешанного с овощами, шел пар. Остро пах черный хлеб с зернышками тмина. Графинчик посверкивал на солнце.

Дан посмотрел на все это великолепие и раздраженно сказал:

– Умеешь ты испортить аппетит.

– Ну, извини, – развел Грин руками. – Записку я прочитал через два дня, как ты ее оставил. Приказ передал. Из крепости они ушли, сам видел. А дальше… Я должен был ждать связного у командного пункта. Пока то-се, решил смотаться в Лучевск, глянуть. Есть одна пещерка на берегу. Вышел, она занята. Женщин там неподалеку на работу гоняли. Ну как на работу… Дороги проверяли, чисто разминировано или нет. Рвануло, они бежать. Восемь человек, трое ранены. За ними автоматчики с собаками. Пришлось выбрасывать в ближайший мощный узел. Оказался здесь, в Бреславле, как раз перед межсезоньем. Теперь вот сижу. Очухаюсь – схожу посмотрю, что там.

От такой длинной речи Грин устал. Закутался в плед и опустил веки. Лицо у него было по-стариковски изжелта-бледным, с набрякшими венами на висках.

Дан ел, стараясь не греметь вилкой. Подошел кот, посмотрел рыжими глазищами. Вейн уделил ему кусочек бифштекса.

Грин шевельнулся, сел ровнее и спросил у Дана:

– Так откуда ты взялся?

– Пришел. Через степь, – ответил он с вызовом.

– Сейчас?!

– Представь себе. Думаешь, я трус, раз не согласился там, у Вцеслава? Я просто не желаю, чтобы мне оторвало голову в чужой войне. Это – нормально!

Дан отправил в рот последний ломтик моркови и неторопливо промокнул губы салфеткой. Грин молчал, смотрел на алую от заката реку.

– Ну? Тебе не интересно, какого Шэта я сюда приперся? В межсезонье?

– И какого? – слегка приподнял бровь Алекс.

Дан проглотил ругательство, низко наклонился к столу и сказал театральным шепотом:

– Я сделал то, чего никому никогда не удавалось. Я украл у йоров дар Двуликого.

Грин опешил:

– Подожди, это же такой гигантский каменный идол. Его трактором не утащишь! Он в двери храма не пролезет.

Дан плеснул себе водки и хватанул залпом.

– А я его все-таки украл.

– Черт… Ты серьезно?

– Абсолютно. Не веришь, почитай газеты, думаю, про Йкам скоро напишут.

– Зачем он тебе?!

– Ау, при чем тут я? Заказчику понадобился.

Алекс мял висок, морщась от боли.

– То есть ты спер и продал святыню целого народа? И для этого пошел через степь в межсезонье? Бросив Вцеслава? Господи, какой же ты идиот, Дан!

– Кто бы говорил!

– Тебя йоры на куски разрежут. И, между прочим, будут правы!

– Им нужен дар, а не я. Передам заказчику, точнее, посреднику, пусть он с ними и разбирается. Я свое дело сделал. Узел заработает – тю-тю, только меня и видели.

Грин припечатал по-русски матом, и Дан сердито отвернулся. Посопел, решительно потянулся к графину. Звякнула пробка. В стопку полилась сверкающая влага.

Потом он, помнится, велел повторить. Когда второй графинчик закончился – принесли третий. Под алкоголь упреки Грина казались не такими болезненными.

Зато похмелье утром отыгралась по полной.

В голове надоедливо стучал барабан. Глотка пересохла, собственный язык казался похожим на протухшую сардельку. Вейн с трудом приоткрыл глаза и застонал. Яркое солнце прошивало насквозь тонкие занавеси. Под окном вопили дети. Их хотелось прибить, всех, разом, но для этого пришлось бы подняться с кровати.

Кряхтя от усилий, Дан перекатился на бок. Прикрыл глаза ладонью, морщась от света, и посмотрел на соседнюю кровать. Юрки не было. С таким упрямством пацан и в самом деле умудрится найти в Бреславле человека, о котором никто не слышал. Дан попытался вспомнить, спрашивал ли он о Викторе Зеленцове Алекса, – и не смог. Голова трещала, точно попавший между косяком и створкой орех. Вейн со стоном обхватил ее и сел.