Себастьян Полхаммер - Северная рапсодия

– Зачем ему это?

– Ты всерьёз спрашиваешь, почему ярл может хотеть трон конунга?

– Но у него нет никаких прав на трон. Род конунга – Караболги, у сына Дофина будет право крови.

– Караболги уже подохли, всем на них плевать. Но Финстеры – такой же древний род, как и Караболги. Раньше было три гномьих гнезда, и в каждом жило по птице. Орёл подох давно. Филин подох четыре года назад. Остался только сокол.

В самом деле, первые владыки Филнъяра – венценосные орлы, сгорели вместе со своей столицей – Волдом, первым из трёх гномьих замков, ещё давным-давно. Вслед за ними отправился венценосный филин – Караболг из Виндскара. Финстер был последним из троицы древних маглахов с гербовыми птицами, но его сокол никогда не был венценосным.

– Не бывать этому. Север настрадался от бремени конунга, как объявится новый – все ярлы, все пять народов ополчатся против самозванца. Финстер хоть и возглавляет коалицию, но он – не главный, мы все равны меж собой.

– Вот, значит, как? То-то он себе заложников набирает, чтоб не ополчились, – фыркнул Дастин.

– Каких ещё заложников?

– «Каких» спрашиваешь? Братьев и сестёр нынешних ярлов.

Олаф взял паузу, обдумывая услышанное.

– Хочешь сказать, вся эта свадьба лишь для того, чтобы заполучить себе под руку мою сестру?

– Что я хотел сказать, я сказал, – отмахнулся Дастин, прибавив шагу, и тем самым давая понять, что разговор окончен. Олаф остался стоять в замешательстве – сказанное Дастином, безусловно, имело смысл, но Олаф ещё никогда не смотрел на Финстера, доброжелательного лысого дядьку Финстера, друга его отца, как на интригана, охочего до власти. Да, со своими врагами Леофин был беспощаден, но Финстеры и Росби дружили уже несколько поколений, их связывала славная многолетняя история военных походов и многочисленные династические браки. Мать Олафа сама была кузиной Финстера. Леофину не нужны были заложники из их семьи – его отец в любом случае поддержал бы старого сокола.

«Но не в становлении конунгом» – сама собой родилась в голове Олафа важная поправка. Дастин самостоятельно добрался до тронного зала, оставив Олафа позади, а у самого Олафа резко отпало желание туда идти. Вместо этого, Росби развернулся и побрёл обратно ко входу. И всё же, до чего ярл-волк вероломный человек – так отзываться о хозяине замка прямо у него на пороге, и его, по-видимому, нисколько не беспокоил тот факт, что кто-то из прислуги мог их подслушивать.

Настроение от этих разговоров становилось всё хуже и хуже, он даже в какой-то момент забыл о свадьбе, полностью погрузившись в невесёлые мысли о надвигающейся войне, и об интересах ярлов, которые могут быть в неё втянуты. После слов Дастина ему также начало казаться, что цели свержения конунга были не такими однозначными, как ему представлялось раньше. Что, помимо освобождения от непосильного бремени конунговых податей и свободы от тирании, у создателей коалиции были и другие, более честолюбивые планы. Какое-то время Олаф пребывал в этих гнетущих раздумьях среди каменных залов где-то между входом и троном, пока его не прервали два хорошо знакомых голоса – один старческий дребезжащий и второй, громкий и зычный. Со стороны входа плёлся Валад в компании ярла-медведя.

– А я ей, значит, говорю, – пока сына мне не родишь, о месте в замке можешь и не думать! Или я что, должен каждую шлюху, поделившуюся со мной вареником, домой пускать и объявлять наложницей? Ха, много чести! – непринуждённо вёл рассказ Якен Тарлинг, владыка Берлоги.

– Верно-верно, этим бабам спуску нельзя давать, раз дашь слабину – вконец оборзеют, – поддакивал Валад. Вот уж нашёлся знаток – у самого херсира ни одной наложницы не было ни разу, сколько Олаф его помнил. Когда Росби и Тарлинг встретились взглядами, оба расплылись в дружеских улыбках:

– Кого я вижу! Батюшки, да это ж «Герой Виндскара» во плоти, честь-то какая! – прогремел Тарлинг, широко разводя могучие руки для объятий. Якен, громадный детина двух с лишком метра ростом, как и Дастин, был ульфингом, но, кроме диковатого норова, меж ними было мало сходств. Таких крупных людей, как Тарлинг, на севере ещё надо было поискать – торс его был подобен огромной пивной бочке, а руки – стволам деревьев. Широкое лицо с плоским носом украшала жёсткая рыжая борода, такая же лохматая, как и волосы на его голове. Большие глаза под кустистыми бровями смотрели немного ошалевшим, немного подвыпившим взглядом, в котором читалось веселье. Широкая улыбка с плохими зубами редко сходила с этого добродушного лица, и все, кто достаточно хорошо знал Тарлинга, предпочитали, чтобы эта улыбка не сходила с него вовсе – в гневе этот громила был настоящим чудовищем. Его двуручный топор с широким лезвием без труда одним взмахом мог разрубить человека надвое, даже если тот был в кольчуге, даже если удар приходился по ребрам. Якен по праву считался одним из величайших воителей севера, и в грубой силе с ним мог потягаться только один ярл – берс Берроуз.

– Посмотрите-ка, кто вылез из спячки, – в той же шутливой манере отвечал Олаф. – Что, старый медведь, почуял казённую выпивку и тут же прибежал?

– Шутишь что ли, Олаф, когда это я пропускал знатные пирушки? Чтоб ты знал – свадебные попойки самые лютые, как я мог не приехать? Но, что значит «казённая выпивка»? Я с собой привёз мьода больше, чем есть вина во фрестенских погребах, не будь я ярл-медведь!

– Да, Якен, видел твои лангскипы из окна, впечатляет. Ты и твоя выпивка, как всегда, самые желанные гости.

– Ха, ну ещё бы! Такого мьода, как в Берлоге, больше нигде не варят! Да, что уж там, таких мужиков, как я, тоже больше нигде не делают, ха-ха-ха!

– Один лангскип разгрузили, отигнир, – доложил своим дребезжащим голосом Валад, портя веселье, – ярл Якен также швартуется у замка, мы там все не помещаемся, договорились остальные суда разгружать по очереди, и…

– Да-да, я понял, – отмахнулся Олаф, поравнявшись с Тарлингом и вместе с ним отправившись к тронному залу, оставив херсира бухтеть у себя за спиной.

– Ты невесту то покажешь, оленёнок? Жуть, как интересно поглядеть на неё. Кстати, как её хоть звать-то?

– Фрида. Увидишь её на застолье, куда торопиться? Мне вот, напротив, интересно глянуть на Вальгарда – как приехал, ещё не видел его. Мальчишкой он был смышлёным, тогда ещё, во времена свержения конунга.

– Это да, умный соколёнок, далеко пойдёт. Хотя, говорят, заносчивый стал.

– Заносчивый? Что ты имеешь в виду?

– Да ничего такого. Бабские сплетни, не бери в голову, – замялся Якен, однако, не выдержав вопросительного взгляда Олафа, тут же продолжил, – говорят, язык у Вальгарда наперёд ума рыщет. Как сказанёт чего – хоть стой, хоть падай. И своего, и чужого острым словом обидеть может, не подумав. Больше, чем надобно, родом своим кичится. И маглахов лучше всех прочих считает, не в обиду сказано, Олаф. Знаешь, я два года назад тут, во Фрестене, в гостях был, с Леофином кой-какие вопросы утрясал, и, между делом, предложил Финстеру сосватать Вальгарда одной из моих дочерей. Идём мы, значит, со старым соколом, у мальчишки мнения спросить, вопрос ему вместе задаём: «Хочешь себе жёнушку – молодую медведицу?» Так он такую кислую морду скорчил, будто лимон укусил, и говорит такой, с пренебрежением в голосе: «Чтоб жена моя была ульфингой? Вот ещё!». Как тебе такое, Олаф? У меня там чуть борода торчком не встала. Леофин сам от стыда чуть под кладку не сполз, извинялся потом за сына. Очень надеюсь, что он затем устроил ему порядочный нагоняй.