Максим Кабир - Мокрый мир

Прежде чем уйти, Нэй хлестнул нитью, и печать молчания вышибла из коробочки искры, заткнув карканье на допотопном языке.

Он служил Гармонии, Георг Нэй. Но в мире прирученного электричества гармония отсутствовала. Или хуже того: этот раздирающий душу свист, смрад горелого мяса, ухмылки самоубийц и были гармонией выморочного острова.

Пули забарабанили о стены, взвихрили сугробы. Стрелок засек колдуна. Лопнули оконные стекла. Нэй дернул нить и накрыл себя куполом, стал следами на белом, призраком, окутанным снежинками. Слишком заметной целью в метели.

Но стрекотня выстрелов прервалась. Нэй ринулся к деревьям, пропахивая ледяной занавес тьмы. Попытался слиться с увечным стволом.

Только теперь он увидел, что производило грохот. Откуда летели пули.

Дом огибала повозка, которую он не мог вообразить и в кошмаре. Гладкая черная металлическая акула двигалась на тонкой светящейся ноге. Прищурившись, Нэй понял, что это вовсе не нога, а луч мощного фонаря, шарящий по рощице. Повозка не ехала. Она летела! Из отверстия в округлом боку торчал дымящийся придаток – плюющая свинцом конечность. В оконце очерчивался силуэт кучера.

Учитель рассказывал о летающих машинах из прежних эпох, он называл их «птицеферумы». Но, по заверениям Уильяма Близнеца, птицеферумы имели крылья, а у акулы крыльев не было. Над повозкой моталось колесо. «Абсурд», – подумал Нэй. Колесо яростно секло воздух, разбрасывало снежные массы. Брюхо железного чудовища украшала эмблема – ветвистый дуб.

«Акула» плыла над кровлей, поддерживаемая колесом. Луч елозил по деревьям, выискивая беглеца. Нэй стиснул пистолет. Ветер рвал волосы, стаскивал капюшон. Под «акулой» разлетался снег. Колесо вращалось на сумасшедшей скорости… Оно лишь казалось колесом. Спаренные весла, сливающиеся при движении в мерцающий круг, – вот что производило рев и помогало повозке висеть в небе.

Вспомнились истории Близнеца о полетах к звездам. О том, что однажды из очередного полета путешественники принесли заразу, истребившую человечество. На таких «акулах» странствовали надменные дураки, считавшие, что им позволено покидать Землю?

Луч шерстил голые кроны. Деревья отбрасывали кривые петлистые тени. Резко рухнув вниз, световое копье ткнулось точно в Нэя. Он заслонился от сияния пятерней. «Акула» ревела победно. Предательская метель одевала невидимку в белый саван, превращала в мишень.

И Лита умрет на «Каллене», и никто не узнает, как закончил свои дни охотник на кракенов. Не воспоет в легендах его последний бой.

Заскрежетав зубами, Нэй вскинул пистолет. Жест отчаяния: жалкое оружие не навредит повозке. И поздно думать про автомат в мешке – тоже слабую защиту от железного чудовища. Даже умей он им пользоваться.

«Творец Рек, – подумал Нэй, – я готов встретиться с тобой».

Но вместо Бога, сотворившего этот мир – жуткий, красивый, разный, – из подлеска, ломая тонкие сосенки, выползла железная «черепаха». Башня ворочала полым носом, примерялась, будто нюхала морозный воздух. Нарисованный феникс нахохлился, изготовившись к атаке.

Враги столкнулись на прогалине, моментально вычеркнув из памяти чужака. «Черепаха» харкнула огнем. Снаряд распотрошил угол здания, обуглил кирпич. Ствол вздернулся, фокусируясь на цели, но «акула» бочком отлетала, стрекоча смертельной конечностью. Пули взрыхляли снег около «черепахи». Бескрылый птицеферум пятился, словно крался по затвердевшему ветру.

Нэй опомнился и побежал стремглав. Перепрыгивал коряги, запускал нить перед собой, убеждаясь, что впереди не притаились солдаты. За спиной громыхало. Бессмысленная, беспощадная бойня, дуэль чудовищ. Во имя Гармонии, мертвый кракен Элфи Наста казался понятнее и ближе сердцу, чем бездушные монструозы острова.

Будто подчеркивая мощь железных повозок, лес был хилым и редким, больным. Поземка оглаживала желтые черепа, попадающиеся на пути. Мерзлые трупы, костяные сокровища острова. Снежинки залетали мухами в пустые глазницы. Мертвецов не удостоили почестями – бросили, отступая, разоружили напоследок. Трупы гнездились в кореньях, подсматривали из сугробов. Эти, воевавшие всю сознательную жизнь, засунь их в кракена, воскресли бы и вновь бросились в бой: зубами, ногтями драть вражеские глотки.

Страшная хворь поедала остров.

В голове Нэя дети снова и снова озирались, обжигая сетчатку ухмылками, и выдергивали кольца.

Бах.

Колдун зажмурился.

Бах, бах, бах.

Нэй сел на снег, задыхаясь. Прислонился к корявой сосне. Где-то далеко вибрировало эхо взрывов. Мечталось применить к самому себе заклятие глухоты. Вылечить остров – кровопусканием, как любил Аэд Немед. Стереть каменистый клочок суши, отравляющий Реки своим присутствием.

Нэй потянул нить, устанавливая связь с фамильяром. Вийон откликнулся моментально. Он ждал, он звал хозяина.

«Как Лита?»

Жива. Они лечат ее.

«Они?»

Люди с огненными птицами на одежде. Забрались на корабль.

Вийон показал мужчин, прочесывающих палубу. Пять… восемь… пятнадцать… не выходило сосчитать. Ндиди мертв. Он пытался остановить солдат, но был расстрелян и выброшен за борт. Сынка связали. Литу извлекли из постели. Юноша в шлеме на руках отнес ее к угловатой повозке с огромным кузовом позади крытых козел. Туда же пинками транспортировали Сынка.

«Где вы?» – спросил Нэй.

Перед внутренним взором поплыли скалы. Повозка шла по припорошенной снегом долине, втиснулась в ущелье. Хлопала ткань, драпирующая кузов. Солдаты переговаривались, поглядывали на пленников. Вийон наблюдал, спрятавшись в волосах Литы, помечал дорогу ментальными колышками.

Картинка зарябила, почернела, как закопченная бумага.

– Вийон!

Нэй перебирал нити, менял одну на другую. Крепость среди скал… неприступные стены… ворота, караульные вышки… армада «черепах»… стены из белого материала… человек в дымчатых очках… вопросы на старом языке.

– Я приду за вами, – сказал продрогший Нэй.

Связь пропала. Вийон исполнил приказ. Спасая Лите жизнь, дух слился с ней.

Это было словно глоток жидкого света. Сумрак рассеялся. Девичье тело выгнулось и затрепетало. Расширились глаза. Спала вуаль морока. Похитители протыкали иглами вену, но свет влился ей прямо в сердце безболезненным уколом.

Лита поморгала и сфокусировала взгляд. Белые стены вокруг. Запястья и лодыжки окольцованы металлом. Она восседает на стуле с высокой спинкой. Испуганного Сынка куда-то увели.

Болезнь ретировалась от вспышки, забилась в уголки организма. Страх тоже сгинул. Что-то гуляло под кожей… Лита была уверена, это Вийон. Колдовство, о котором она не слышала. Ласка исчезла из темницы, но отдала Лите энергию. Напитала ее… умерев? Пожертвовав собой? Или процесс обратим, и, как только свет иссякнет, Вийон вернется?