Андрей Буторин - Сильнее боли

Отправленный на его поиски спасательный вертолет обнаружил раненного пилота и доставил его в госпиталь.

Галя забрала у Тараса листок и перечитала заметку еще раз.

– Погодите, – сказала она, – но это же обычная утка. Дикость!.. Не хотите же вы сказать, что это случилось с вами? Да и фамилия тут другая.

– Фамилия – это единственное, что переврали. Все остальное, кроме некоторых технических мелочей, – истинная правда. Только никакого интервью я никому, понятно, не давал. В основном это цитирование моего отчета командованию. Вот так.

– А Голубев – это… Кирилл? – спросил Тарас и мотнул головой в сторону подъезда: – Тот самый?

– Да, – грустно улыбнулся его отец. – Знаете, как нас в эскадрилье называли?

– Кирилл и Мефодий? – догадалась Галя.

– Точно. А коротко: я – Миф, он – Кир. – Он вздохнул и снова повторил: – Вот так.

– А что потом? – подалась вперед Галя.

– Потом Кира комиссовали, а я… Мне с тех пор тяжесть вот тут, – стукнул он кулаком в грудь, – подняться в небо не давала, к земле тянула.

– Какая тяжесть? За что вы себя вините?

– За то, что ведомого бросил, – сказал бывший летчик. – Грех это.

– Папа, но ты же не виноват! – воскликнул Тарас. – Что ты мог сделать? И ведь тебе приказали возвращаться!..

– Не надо мне было Кира за собой звать, когда пошел на сближение, – скривил губы Артем Румянов. – Может, и обошлось бы. Да что уж теперь… А потом и меня комиссовали, за это вот. – Он снял кепку и постучал согнутым пальцем по розовому темени. – Голова стала сбои давать. То боли, то кратковременные потери сознания. С такими симптомами и на «кукурузник» не допустят, не то что на сверхзвук.

– И давно это случилось? – нахмурился Тарас.

– Да перед самой бабушкиной смертью. Вот я как раз в ее дом и перебрался, в Ильинку. Тебя к себе звал, мать говорила?

Тарас помотал головой.

– Я так и думал. Да что там думал – знал. Я ж с тех пор слежу за тобой.

– Как это следишь? – вскинул голову Тарас, а Галя почувствовала вдруг, как сердце дало сбой, перед тем как забиться часто-часто. Она внезапно поняла, что сейчас-то и приоткроется наконец завеса над истинной причиной их с Тарасом злоключений.

И Тарасов отец рассказал удивительную, странную, а по сути – действительно страшную историю. После описанного в заметке происшествия он стал другим человеком. Мало того что он стал это буквально, на неосознанном уровне ощущать, но были тому и самые настоящие, пугающие его поначалу подтверждения. Во-первых, он перестал видеть обычные сны. Да и сам сон, как физиологический процесс, перестал быть сном как таковым. Больше это стало похоже на подключение к неведомому компьютеру.

Артем Румянов превратился в нечто вроде сервера, собирающего во время так называемого сна информацию с удаленных компьютеров живой сети. Он и назвал этот процесс компьютерным термином – репликация, при котором происходит копирование и синхронизация данных с одного источника на другие и наоборот. Такими источниками для бывшего летчика оказались мать и сын – самые близкие родственники. Между ними словно и впрямь существовал канал связи, как в компьютерной сети. Но только во время сна этих «компьютеров» или вообще в тех случаях, когда их сознание было «выключено». И когда Артем Румянов засыпал, к нему стекалось то, что видели, слышали, чувствовали, переживали мать и сын за прошедший день, точнее – после предыдущей репликации.

Он тоже мог передавать им данные, даже внушить что угодно в это время, но это, к счастью, могло произойти только по его воле, а он этого делать не хотел, поскольку считал крайне неэтичным. Конечно, сам он тоже «подсматривал» и «подслушивал», тем более, за самыми близкими ему людьми, но делал это невольно, никто не спрашивал его согласия – информация копировалась в его память, словно та и впрямь была всего лишь жестким диском, бездушным винчестером, подключенным к процессорному чипу – мозгу. Он сильно переживал, ощущал непреодолимое чувство вины, но что он мог с этим поделать? Так что теперь он стал невольным свидетелем всего, что происходило с сыном, которого он очень любил и, как уже думал, давно потерял.

Позже отставной майор узнал, что он, оказывается, может пользоваться не только уже существующими, «родственными» каналами связи, но и легко создавать новые, с любым человеком вообще, стоило с ним пообщаться лично и захотеть установить такую связь. Так он почти случайно «подключился» к женщине, ставшей его второй женой. К счастью, такие каналы он мог без труда уничтожать, что он сразу же в тот раз и сделал. А вот каналы с родственниками связывали его с ними, похоже, до самой смерти. И когда один из них внезапно оборвался, Артем Румянов понял – у него не стало матери.

К огромному своему сожалению, он опоздал еще с одним открытием. Оказалось, что он мог лечить людей. Причем не обязательно тех, кто был подключен к нему напрямую, но и тех, кто просто находился рядом. И себя в том числе. Но это не касалось совсем уж критических случаев. Отрастить, к примеру, утраченную конечность он бы не смог. Так что, возможно, и съевший его мать рак он бы победить не сумел. Однако чувство вины продолжало жечь его до сих пор.

Но самое главное, что он уяснил из своего неожиданного приобретения, – потенциально он стал практически всесильным; он мог подключиться к сотне, тысяче, к любому количеству людей, с которыми встречался лично, и пережить такое же количество жизней, узнать все, что знали они. Ограничением могли стать разве что физические возможности его мозга, объем его памяти. Кто знает, не сошел бы он с ума уже на втором десятке, а то и раньше? Экспериментировать ему не хотелось, и вовсе не от страха стать безумным шизофреником, а все от того же вызывающего буквальное отвращение неприятия чудовищной неэтичности, моральной невозможности делать это. А ведь он мог стать супершпионом, да что там – владыкой, властителем, стоило внушать подключенным к нему мозгам все что угодно. Но возможно, что и не все, он не проверял.

– А Голубев, значит, проверил, – после того как отец Тараса закончил рассказ, сказала Галя. – На нас… Дикость!

– Не думаю, что на вас, – печально покачал головой бывший летчик. – Наверняка вы были не первыми. Но его можно все-таки как-то понять…

– Понять?! – воскликнул молчавший до сих пор Тарас. Похоже, рассказ отца потряс его, он выглядел обалдевшим и в то же время донельзя возбужденным. – Да как можно понять эту мерзость, эту гадость, эту… – Тарас захлебнулся возмущением и закончил, почти крича: – Но ведь ты же не стал этого делать! Ведь тебе это было противно, отвратительно! А ведь он твой друг! Почему же он смог?!