Людмила Минич - Дети Хедина (антология)

– Я теперь мужчина, – он пожал плечами. « Причем в полном смысле слова, в отличие от моих братьев».

– О да, конечно, – что-то в ее голосе подсказало, что она поняла и невысказанные мысли, и его щеки запылали еще жарче. – Ходили слухи, что ты отринул черный плащ, – продолжила она. – Однако я все еще вижу его на твоих плечах. Тот самый, которым я тебя укрыла когда-то.

– Никто не смеет снять плащ, надетый Матерью, – ответил Ройне строчкой из Скрижали.

– Мое сердце радуется, слыша эти слова, – сказала Мать Юма.

– Только она сама может это сделать, – едва слышно докончил цитату Ройне.

Мать выпрямилась, и он буквально почувствовал, как душный воздух вокруг него сжался чуть плотнее.

– С чем ты приехал, мой возлюбленный сын? – спросила она. Ручеек ее голоса словно споткнулся о пороги.

– Просить о милости, – ответил он.

– О какой милости ты хочешь попросить? Если ты хочешь испить моего молока и вернуть свой истинный облик – это не милость, а моя святая обязанность, ведь я поклялась заботиться о вас и давать вам то, что необходимо, по первому требованию.

– Нет, – вымолвил Ройне словно через силу. Испить ее молока и снова стать таким, как был… Суровый воин в вороненых доспехах с бледным лицом и черными волосами, хладнокровный и безжалостный. От одного ее ласкового убаюкивающего голоса воспоминания роились в голове и словно умоляли «соглашайся!». Но он слишком долго готовился к этому разговору. – Нет, – решительно повторил он. – Я пришел просить о милости снять с меня черный плащ.

«Она знала. Знала, но надеялась, что я не смогу этого сказать».

– Посмотри на меня, дитя, – попросила она.

Ройне наконец поднял голову. Почему-то ему казалось, что ее лицо уже успело стереться из памяти. Но стоило ему взглянуть, как его пронзило острое чувство, что все это уже было, что ничего ровным счетом не поменялось с тех пор, когда он первый раз поднял на нее глаза еще маленьким мальчиком. Тогда ему казалось, что на него смотрит высокая немолодая женщина с добрыми серыми глазами в обрамлении длинных ресниц, руки ее, и грудь, и живот казались чуть полноватыми, теплыми и мягкими, так, что ребенку хотелось уютно свернуться в ее горячих объятьях и забыть о всех невзгодах. Таким и должно быть тело матери для ее сына. Сейчас он видел перед собой женщину в расцвете лет, стройную, с пышной грудью, поддерживаемой корсетом, полными губами, которая оказалась бы ниже его ростом, если бы он встал с колен. Вряд ли бы нашелся мужчина (разумеется, кроме ее сыновей), у которого при виде ее не шевельнулось бы в глубине души непристойное желание. И тем не менее это была та же женщина, совершенно не изменившаяся. И пахло от нее так же: жаром и молоком. Мать.

– Так о чем ты просишь? – спросила она еще раз.

– О милости снять с меня черный плащ, – твердо повторил он, глядя ей в глаза.

– Эта дерзкая просьба разбивает материнское сердце, – с грустью ответила она.

– Простите…

– Что с тобой случилось, сын мой? Я чем-то обидела тебя, что ты решил от меня отказаться?

– Нет, матушка. Это не обида. Вы всегда были добры ко мне. Всегда заботились обо мне и любили, я знаю это и чту. Но… Не всем детям суждено оставаться с матерями. Так происходит во всем мире.

– О да, я знаю. Я знаю лучше, чем ты себе можешь представить, сколько слез выплакали женщины с начала времен из-за того, что их драгоценные сыновья покидали их ради жизни, которая казалась им лучшей. Если собрать все эти слезы, Шесть Земель потонули бы. Только башни моей обители остались бы видны над этим соленым океаном. Знаешь, почему?

– Потому… потому что скала, на которой стоит Обитель, слишком высокая? – предположил Ройне.

– Потому что мои дети почти никогда не заставляют меня плакать, – ответила Мать Юма. – Если бы я проливала слезы по каждому своему сыну, то и Обитель бы скрылась в океане.

Ройне снова опустил глаза. « Она испытывает меня. Я не должен поддаваться…»

– У вас много детей, – сказал он. – И большинство из них никогда не заставят вас плакать.

– И ты считаешь, что они искупят поступок того, который решил меня предать?

– Я не предаю вас, матушка. Вы всегда будете в моем сердце, как самая добрая, самая ласковая и самая щедрая из женщин, – Ройне знал, что нужно говорить.

– И самая печальная, потому что мой возлюбленный сын меня покинул.

– Разве не печальнее для матери видеть, что ее возлюбленный сын постоянно грустит от того, что не может быть счастлив?

– Раньше твое счастье было здесь, со мной. В этом доме. В этой обители, рядом с твоими братьями. Где же оно сейчас?

Ройне как ни пытался, не смог сдержать нежную улыбку.

– Мое счастье ждет меня в гостинице в Деффе…

Он на секунду вспомнил последнюю ночь там, и почувствовал, что щеки опять краснеют.

Мать Юма подняла его лицо за подбородок и заглянула в глаза. Ройне нашел в себе силы не отводить взгляд. Пусть прочитает, что это правда, пусть поймет, что его чувства истинны. Он никогда бы не согласился по доброй воле предать ее и своих братьев, тех, кому был обязан всем, что есть у него в жизни. Но судьба распоряжается так, как хочет. И ей было угодно, чтобы он встретил на своем пути женщину, которая – одна – смогла заменить ему всех, кто был ему дорог до этого. И сейчас он готов драться, даже до смерти, чтобы отстоять свое право на счастье, которое выбрал сам. Но все же он надеялся, что Мать смилостивится. Ведь Мать может отпустить свое дитя, и в истории уже были тому примеры. Почему бы ему не стать еще одним?

– Ты уверен, – произнесла она. И это не было вопросом. Она все поняла в его глазах. И лицо ее опечалилось. – Что ж… Мать не имеет права неволить свое дитя, если оно решило покинуть родную обитель. Но знаешь ли ты, что, раз отказавшись от моего плаща, нельзя надеть его снова?

– Знаю, матушка.

– Знаешь ли ты, что вместе с моим плащом ты потеряешь и неприкосновенность, и уважение среди простых смертных?

– Знаю, матушка.

– Знаешь ли ты, что, перестав быть моим сыном, ты лишишься и неуязвимости, которую впитал с моим молоком?

– Знаю, матушка.

– И ни один из бывших братьев отныне не придет тебе на помощь, как бы ты этого ни просил?

– Я понимаю это.

– И ты продолжаешь настаивать на своем решении?

– Да. Я выбираю путь простых смертных.

– Да будет так, – кивнула Мать Юма. – С первым светом поутру я сниму с тебя плащ, который надевала сама. Если за ночь ты не поменяешь свое решение.

– Спасибо, матушка. Вы очень добры, – он наклонился и поцеловал край ее платья.

– Ступай, мой возлюбленный сын, – сказала она, жестом поднимая его на ноги. – Ты, наверно, хочешь попрощаться с братьями. А на закате приходи сюда. Мой Дом будет тебя ждать.