Оксана Демченко - Воин огня

Этот тощий мальчишка, повадившийся звать меня дедом, больше не навещает меня во снах, не вынуждает корчиться от боли и раз за разом жалеть о сделанном и несделанном, проклиная всякий выбор, дающий один и тот же итог. Придя на берег махигов и отказавшись от прежнего, предаешь веру и родину. Придя на тот же берег и отказавшись принять дары его, предаешь тех, кто протягивает их тебе, предлагая от чистого сердца. Нам не стоило приходить. Это их нелепое висари и эти их еретические мавивы должны были позаботиться о том, чтобы мы не ступили на берег, не увидели золота и не узнали об иных сокровищах.

Но мы пришли. И я знаю, что будет дальше. То, что повторялось много раз в иных землях, да хоть на берегу Таари… Проклятый лес, шумящий во снах и наделенный речью, станет просто дровами. Мы спилим секвойи и будем танцевать на трупах их стволов. Нам будет весело, и да простит нас Дарующий… Потому что победителей не судят».

Герцог Этэри Костес и-Вальса де Брава вышел во двор, чтобы лично встретить карету ментора. Приложился к символу чаши на браслете сэнны, склонил голову, принимая благословение, и распрямился, гостеприимно указывая рукой на распахнутые двери парадного подъезда.

– Свет слепит мне глаза, сэнна, – прищурился герцог. – Вы проделали столь изрядный путь, дабы посетить мой ничтожный, утлый стариковский приют. Столь великая честь, не заслуженная мною, многогрешным.

«Утлый приют», сэнна знал это, насчитывал шестьдесят три залы и комнаты только в основной постройке, был окружен лучшим в стране парком. Драгоценные стекла в столь же драгоценных переплетах хранили тепло в модном при новом короле розарии, именуемом также зимним садом. Единственный зимний сад во всей северной Тагорре! Сорта роз с придыханием перечисляли дворцовые садовники его величества… Сэнна оперся о дверцу кареты, не замечая вежливо протянутой и обернутой плащом руки герцога. Дождался, пока слуга подаст жезл, именуемый стержнем равновесия, и молча зашагал к дверям.

– Воистину мрак отчаяния ослепил очи мои, гнев ваш страшнее королевской опалы, – с долей иронии отметил герцог. – Однако же резвость ваших ног, о радетель, дарует мне слабую надежду на полноту здоровья столпа веры… чего не скажу о себе: я таю и гибну, я едва ползаю.

Скорбно качая головой и продолжая жаловаться, его светлость исправно забежал вперед, чтобы указать гостю путь, направляя его движение через малый зал и далее, галереей, в избранный для приема яшмовый кабинет. Стол уже был накрыт: все скромно, в соответствии с мясопустными днями. Сорок блюд, три перемены… Сэнна разместился в кресле с бордовой отделкой и позолотой, грузно оплыл, откинувшись на спинку и пытаясь отдышаться. «Едва ползаю» – вот одна из причин для раздражения. В семьдесят пять герцог мог бы уже честно последовать семейной традиции и упокоиться в фамильной усыпальнице. В конце концов, есть яды, наемные убийцы, дурные новости и просто старость. Но мерзавец – согласно весьма достоверным слухам, побочный сын то ли от нищей опустившейся доньи, то ли вовсе от мельничихи – продолжает прыгать резвым козликом и бодрым тенорком заверять в своей скорейшей кончине.

– Воистину, если здоровье ваше неполно, я могу утешить лишь тем, что скорые похороны непременно посещу, – сухо заверил ментор. – Лично отслужу заупокойную.

– Ног не пожалеете, голоса дивного и сил бесценных, – восхитился герцог, внимательно рассматривая коленные суставы его благости, раздувшиеся от водянки так сильно, что этого не скрывало уже самое плотное одеяние.

– Ты меру-то знай, – зло одернул сэнна, покосившись на дверь, прикрытую расторопными слугами. – Распрыгался… козел мельничный. Род де Карра челом мне бьет и в ереси тебя обвиняет прилюдно и громко. Род де Торбио подписал схожее послание. А ничтожные и-Дальфри…

– Могу я смиренно просить вас о милости? – осторожно поинтересовался герцог, собственноручно наливая настойку, полезную при водянке. – Столь жестокие слова ранят мое слабое сердце, я не могу поверить в подлость людскую, не узрев воочию…

Сэнна задумчиво шевельнул бровью и погладил складку мантии. Герцог прошел к окну, снял с подоконника тяжелую шкатулку и поставил на столик возле руки ментора. Тот лениво погладил крышку, не делая попыток приподнять ее.

– Золото есть долг твой перед орденом и посильная помощь страждущим, исходящая от щедрости души, – спокойно уточнил сэнна. – Ересь же явная и блуд откровенный требуют иного наказания. За тем я и прибыл, о многогрешное чадо.

– Могу сто раз прочесть «теус глори», – уже не скрывая насмешки, предложил герцог. – И совершить паломничество к пещерам Златозвучного Эха. Какой блуд, вы ввергаете меня в недоумение! Я покровительствую юной особе, баронессе и-Сэвр, она чиста душой, и помыслы мои…

– Четыре года назад ее при дворе громко назвали сакрийской бледой, – не слушая герцога, вздохнул ментор, рассматривая свой браслет и гладя символ чаши. – И надо же… на следующий день удавились с горя, осознав грех клеветы. Второй оговор был столь же дерзок, и, помнится, что-то не то скушала особа, дурно отозвавшаяся о баронессе. История гадчайшая, еще тогда следовало препроводить кое-кого в покои боли и в случае подтверждения подозрений признать арпой да и сжечь во славу Дарующего…

Герцог некоторое время молчал, глядя в окно, на парковую зелень и двух павлинов, нахохлившихся на ветке и плотно сомкнувших длинные хвосты. Когда сам Этэри еще не был полноправным владетелем земель и титула, когда здравствовал его отец, мешая развернуться и по-стариковски попрекая то происхождением, то грубостью манер, – вот тогда и зародилась весьма полезная дружба по интересам с прементором Лозио, скромным служителем. Тот стоял в двух ступенях от высшего титула ордена, в итоге получил его не без помощи Этэри и в свою очередь весьма удачно достал из запечатанного конверта нужное завещание, позволяющее не делиться с теми, кто не вышел умом и не мог стать достойным продолжателем династии де Брава…

– Не понимаю, кто взрастил сорную траву слухов, – пожевал губами герцог. – Четыре года назад Виктория носила имя и-Ларти, и вот ее мужа стоило побить камнями и сжечь, о да. Старик, помнится, за несколько лет до этого насильно отправил жену в обитель света и купил себе эту белокурую куколку. Потом взялся изводить остатки состояния на яды и интриги, ревнуя молодую жену. Немудрено, что его сперва разбил паралич, а затем хлафы подсуетились и поскорее освободили для грешника место в вечной жаровне. Сэнна, к вашей мудрости прибегну в своем сомнении: старые ревнивцы могут быть арпами?