Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье

Они одинаковые. Искра и тот, другой, который попытался на меня напасть. Но при этом очень сильно отличаются друг от друга. Разница как между живым существом и его зыбким отражением на поверхности воды. Искра полыхал изнутри, ореол его «души» горел и переливался десятками, сотнями оттенков, тогда как второй харлекин сиял тускло, кое-где сияние было поглощено неровными пятнами с расплывчатым краем, а в середине тела зияла чернота. Как будто у него извлекли сердце и забыли вложить обратно, оставив незаживающую рану.

А может, его там и не было, этого «сердца»?

Харлекины наконец расцепились, Искра припал к земле, выгнулся дугой и резко опустил голову вниз, едва не впечатываясь лбом в мостовую. Длинные волосы-струны, в мешанине которых уже мерцали бело-голубые огоньки, напомнившие мне запутавшихся в густых зарослях осоки светлячков, взвились сплошным шелестящим веером и со странным глухим треском обрушились на спину противника тысячехвостой плетью.

Вспышка белого огня, столь яркая, что у меня перед глазами заплясали черные пятна. Искрова противника подбросило, а в ночном воздухе запахло послегрозовой свежестью. Будто бы молния ударила, вот только она оказалась порождена железным телом моего спутника.

Он все-таки запомнил, как уничтожил кэльпи на ночном лугу. Запомнил это шассье движение и сделал его именно так, как сделала бы я в змеином теле: упираясь обеими руками и основанием живота в неровную поверхность…

Сквозь залепившую уши вязкую тишину пробился тонкий противный скрип – так скрипит только пробитый металл, сквозь который продолжают проталкивать что-то большое и острое, неторопливо расширяя отверстие. Искра пошатнулся, подался назад, отступая на полшага от противника, и только тогда я разглядела странный штырь, вошедший ему в бок чуть пониже грудины. «Штырь» шевельнулся, изогнулся так, будто был живым, и резким движением вошел глубже, заставив Искру глухо взвыть.

– Хорошо, но недостаточно. – Голос второго харлекина был скрежещущим и уже совершенно не похожим на человеческий. Мерзкий, скрипучий, раздражающий слух – как будто звуки извлекало не горло оборотня, а две трущиеся друг о друга заржавленные железяки. – Как я рада, что научила тебя не всему, что умела.

Научила?

– Знаешь, недавно осознавший себя харлекин чувствует себя хуже, чем шасса в чужой шкуре. Стирается грань между родовой памятью и теми воспоминаниями, которые были накоплены во время человеческой жизни, чувства выцветают и блекнут, как дешевые краски на ярком солнце. Оборачиваясь в железное чудовище, ты приходишь в себя в другом, гораздо более взрослом теле, которое навязывает тебе совершенно иные потребности. И знаешь, что самое страшное? Нет никого, кто бы объяснил тебе, еще недавнему подростку, что с тобой случилось и как с этим жить дальше. И родовая память – плохая замена наставнику. Поэтому я отчаянно искал хоть кого-нибудь, кто поможет мне разобраться с собой, понять, кем я стал и что с этим всем делать .

– И, как я понимаю, нашел его в Лиходолье?

– Скорее, она сама меня нашла. И обучила таким тонкостям охоты на людей, о которых я даже не догадывался.

– «Она»?

– Первая любовь редко у кого бывает удачной, но запоминается на всю жизнь. Даже у харлекинов…

Так этот, второй, и есть та самая «наставница», про которую мне когда-то рассказывал Искра по дороге к Лиходолью? Та самая «первая любовь», которая навсегда остается в памяти сладкими воспоминаниями или горьким, тяжелым уроком, который пришлось выучить?

Тихий, тренькающий звук – это волосы-струны «наставницы» сплелись в тугой жгут с острым кончиком и неожиданно быстро, так, что я даже не успела увидеть это движение, ударили в горло Искры, все еще удерживающего обеими руками проталкивающийся в бок «штырь», не давая ему проникнуть еще глубже. Харлекин захрипел, но все же попытался стряхнуть с себя усевшееся на грудь железное чудовище, обросшее хлопьями ржавчины, дернулся, на свой страх и риск освобождая обе руки и одним толчком отбрасывая противницу в сторону, к колодцу.

Вот только на этот раз Искра не поднялся, оставшись лежать на мостовой и дыша с каким-то жутким бульканьем и присвистом.

Из оцепенения меня вывел именно этот звук. А еще – топот за спиной и резкий предупреждающий окрик Викториана в момент, когда оборотница встала, опираясь кривоватой, будто бы неровно сросшейся рукой с обломанными когтями на выщербленный бортик колодца, и двинулась ко мне.

Быстро. Очень быстро.

– С-с-с-стой!!

Искаженная морда харлекина с темными, кое-где стершимися железными зубами, с покореженной челюстью замерла на расстоянии ладони от моего лица. От этого существа пахло сыростью, мокрой ржавчиной и болотом, оно казалось таким тусклым, что было заметно лишь благодаря четкому контуру ореола души. Оно застыло, пристально всматриваясь в мое лицо, и я видела, как внутри него разгорается огонек-одержимость. Желание столь сильное, что было не удержать ни здравому смыслу, ни инстинкту самосохранения. Вот только этот огонек очень сильно отличался от того, что я видела у Искры или Вика. Не золотой и не рыжий – багряно-красный с фиолетовыми подпалинами.

Голод. Лютый, ничем не сдерживаемый голод, грызущий изнутри и толкающий на отчаянные поступки.

Краем глаза я заметила густую черную тень, ползущую по стене к дудочнику, появившемуся в узком переулке между домами и уже подносящему к губам свою волшебную свирельку, тонкую, как серебристый лунный луч, яркую, перемигивающуюся огоньками всех цветов радуги.

Все верно, мы первыми нарушили перемирие, установленное Мореей. И за Виком пришла тень материнского проклятия, сделанного на смерть.

Запела волшебная дудочка, заметалась между тесно сдвинутых домов пронзительная мелодия – и потянувшийся ко мне железный оборотень застыл, скованный невидимой удавкой.

Тень соскользнула на мостовую, заметалась вокруг Викториана, как волк у овчарни. Ведь вот она, добыча, совсем рядом, надо только найти лазейку…

– Вик!! Дай мне руку!

Он посмотрел на меня, бегущую к нему во весь дух, поверх инструмента, но послушался.

Отнял дудочку от губ и протянул мне ладонь, вокруг которой густым облаком клубилась непроглядная тьма…

Глухой рев за спиной, оскорбленный, озлобленный.

Я успеваю только дотронуться кончиками пальцев до мерцающей сквозь черноту метки на запястье змеелова, перехватывая «зерно» проклятия, стаскивая его, уже проросшее, с руки Вика, как меня сбивает с ног что-то тяжелое, холодное. Плечо и ключицу пронизывает острая боль – харлекин вгрызается в него, как собака в кость. Слишком торопится, слишком голоден – и потому промахивается мимо уязвимой шеи, хватаясь за то, что оказалось ближе. Он даже не пытался вырвать кусок плоти – просто держал, как заржавленный железный капкан, боясь разжать челюсти, чтобы не упустить добычу.