Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье

Словно почувствовав на себе пристальный взгляд девушки, Ризар покосился в ее сторону, чуть заметно качнув головой. Катрина торопливо отвернулась, сделав вид, что ее безмерно интересует поросшая желтой высохшей на солнце колючей травой пыльная обочина. Взгляд у ганслингера был тяжелым и совершенно равнодушным – так могла бы смотреть шасса на свою жертву. Без малейшего интереса, готовая в любой момент нанести смертельный удар в ответ на неверное движение, а то и просто на не вовремя изданный звук. Правду говорят – чем дольше охотишься на нелюдь, тем больше становишься на нее похожим. С другой стороны, а какой еще безумец потащится следом за ней в сердце Лиходолья, в город Огнец, где нелюди по слухам живет чуть ли не больше, чем людей, едва заслышав о золотой шассе? Только Ризар Однорукий, чья глубокая и неискоренимая ненависть к этим созданиям известна каждому, кто служит в Ордене Змееловов.

Мелодия «поиска» стихла, молодой дудочник, чье имя Катрина постоянно забывала, распахнул серые, неприятно прозрачные глаза и посмотрел на своих спутников с изумлением, смешанным с каким-то щенячьим нетерпением.

– Ох, сколько же там нелюди! Прямо зови армию и выжигай это место целиком! Город аж светится весь от зла, как болотная гниль в темноте.

Катрина с трудом подавила в себе желание отвесить пареньку подзатыльник – вместо этого она покачала головой и лишь глубоко вздохнула. Другого дудочника, обладавшего необходимыми знаниями и готового отправиться в «увлекательный поход» в Черноречье, за столь короткий срок было попросту не найти, а без музыканта, который смог бы хоть ненадолго отвлечь железного оборотня, каждый раз грудью встающего на защиту одной конкретной неуловимой шассы цвета расплавленного золота, тяжко пришлось бы даже Ризару. Слишком уж непонятной оказалась беглая змеелюдка, слишком много знала о людях и даже в чем-то понимала их, потому и ускользала каждый раз из расставленных Орденом сетей. А еще, как оказалась, кто-то обучил змеедевку ромалийскому колдовству, что само по себе кощунство. Это же такой плевок в лицо всему человечеству, всему Ордену! Жаль, что старуха-гадалка, с которой шасса таскалась по Славении, померла еще зимой в Загряде, – таких надо казнить публично и очень, очень показательно, чтобы другим неповадно было обучать нелюдь колдовству, способному противостоять музыке орденских дудочников.

– Не надо никакой армии, – выдохнула Катрина, сжимая лошадиные бока коленями и пуская усталую кобылу шагом к медленно открывающимся городским воротам Огнеца, у которых уже вытянулась очередь из телег, торговых подвод и конных всадников. – Орден по отношению к этому городу соблюдает нейтралитет. Это оказалось проще и дешевле, чем пытаться установить в нем свои порядки.

– Тогда зачем мы туда направляемся, если охотиться там нельзя? – с легким недоумением произнес парень, пряча дудочку в кошель на поясе и взбираясь в седло смирно стоящей низенькой лошадки.

– Потому что там живет шасса, которую научили ромалийским пляскам, – нехорошо улыбнулась Катрина, ласково поглаживая новой, созданной лекарем Кощем правой рукой кобуру револьвера.

Она прошла через пытку, чтобы обрести эту металлическую руку вместо той, которую раздавила шасса, превратив ее правое запястье в мешанину крохотных костяных осколков и кровоточащей плоти. Ампутировать конечность пришлось почти до локтя, а как только Катрина отошла от дурмана и осознала, что вместо правой руки у нее теперь лишь туго забинтованная культя, появился Кощ и предложил ей протез. Вот только ставить его нужно было немедленно, не дожидаясь, пока рана затянется. Девушка согласилась сразу же, но забыла, что лекарь Кощ никогда не предупреждает пациента о том, что ждет его в белой комнате, выложенной мрамором.

Ее ждала боль. Очень много боли.

Свой чудо-протез Кощ ставил ей «на живую». Дурмана выдавал ровно столько, чтобы Катрина не умерла от боли прямо на холодном железном столе. Чувства были притуплены, но не настолько, чтобы перестать ощущать ввинчивающиеся в кости железные штыри, тысячи иголок-проволочек, проникающих в открытую рану… Сколько раз она теряла сознание – не счесть, время тоже перестало существовать – в памяти сохранились лишь проблески разума между беспамятством и одуряющей болью. Помнился ледяной железный стол, от которого мерзла обнаженная спина. Помнился льющийся откуда-то с потолка ослепительный белый свет, который при каждом пробуждении на миг заставлял Катрину думать о том, что она уже умерла. И постепенно притупляющаяся боль в правой руке…

Девушка посмотрела на свою правую руку, скрытую плотной кожаной перчаткой до локтя, осторожно перебрала удлиненными, гибкими пальцами. Если не знать, что скрывается под потертой, хорошо выделанной кожей, можно и не заметить разницы. Но главное – что Катрина снова в строю, снова может держать револьвер, а самое главное – ушло чувство увечности из-за плохо гнувшихся, искалеченных пальцев. Это стоило всего того ада, через который ее по шассьей милости провел лазарет лекаря Коща.

И золотая шасса непременно заплатит за все неудачи, случившиеся по ее вине. Очень долго и очень мучительно платить будет.

Катрина еле слышно рассмеялась и стукнула лошадь пятками по бокам, направляя ее к хвосту очереди, неторопливо продвигавшейся в Огнец…

Викториана разбудило смутное беспокойство. Он долго ворочался на жаркой, нагретой теплом его тела простыне, то комкая тощую подушку под щекой, а то и вовсе отпихивая ее в сторону, но ровный, глубокий сон как испарился ранним утром, так больше и не вернулся. С огромной неохотой дудочник сел, с хрустом потянулся, пару раз наклонил голову из стороны в сторону, разминая затекшую за ночь шею, и глубоко вздохнул. С каждым днем солнце палило все немилосердней, после полудня превращая стройные каменные улочки в раскаленные добела сковородки, на которых с легкостью можно было пожарить яичницу. Вик уже подозревал, что Огнецом город прозвали не за вечернее освещение, столь непривычно яркое в лиходольской ночи, а за дышащие жаром улицы, когда тепло нагретых на солнце камней ощущалось даже сквозь кожаные подметки дорожных сапог.

За окном послышался звонкий голос булочницы, вовсю нахваливавшей свежую выпечку, красиво уложенную ровными рядками по простому деревянному подносу с ремешком через шею. Дудочник успел нашарить в кармане брошенного на спинку кровати камзола две медные монетки и высунуться из окна, чтобы подозвать булочницу, еще не отошедшую далеко. Принял из ее красных, натруженных рук с короткими ногтями два чуть липких узорчатых пирожка, в самом деле горячих, едва остывших до той степени, чтобы можно было спокойно есть, не опасаясь обжечь язык или нёбо. Приветливо улыбнулся, сделав вид, что не заметил выглянувшее из-под длинного подола крупное исцарапанное копыто, и торопливо скрылся в комнате, прикрыв за собой ставни. Сел на короткую лавку у стены, откусывая сочащийся брусничным вареньем кусок, задумчиво прожевал, глядя на разворошенную дорожную сумку, стоящую на столе. Из сумки торчал краешек деревянной рукояти «продуктового» ножа и мятый рукав второпях сложенной рубашки.