Елена Самойлова - Змеиное золото. Лиходолье

Катрина чуть отвела револьвер в сторону, и Вик только сейчас заметил, что то, что он поначалу принял за латную перчатку, на самом деле протез. Отлично сделанный протез, в запястье которого мерцал оправленный в бронзу рыжеватый прозрачный камень.

– Так, значит, ты все-таки потеряла правую руку…

– Да. И мы оба знаем, что спасибо за это следует сказать твоей златоглазой подружке.

Револьвер развернулся, и теперь черный зев дула смотрел точнехонько Вику между глаз, и дудочник с какой-то спокойной отрешенностью понял, что сейчас Катрина нажмет на курок. Просто потому, что она хотела убивать – и ей, в общем-то, было все равно, кого именно. Незнакомого человека, просто шедшего по своим делам и случайно оказавшегося на линии огня, бывшего наставника, в которого была когда-то не слишком тайно влюблена, или же золотую шассу, которую ненавидела так страстно и глубоко, как, наверное, никого и никогда в жизни не любила.

– Мне тебя жаль, детка.

В кои-то веки он сказал ей это вслух.

Ее ресницы даже не дрогнули, когда она выстрелила.

Вик успел ощутить на лице нестерпимый жар от приближающейся «зажигательной» пули, а потом перед ним словно из-под земли выросла коротко остриженная девушка в цветастых ромалийских тряпках. Посох в ее руках гудел, как разозленный шмель, и вращался так быстро, что Вик сумел увидеть его, лишь когда огненный шар на мгновение «прилип» к оголовью, нарисовал в воздухе красивое пылающее колесо, рассыпающее во все стороны алые жгучие искры, а потом сорвался и полетел обратно в Катрину.

Грохот, едкий дым пополам с поднятой пылью от рассыпавшейся мелким крошевом стены дома затянул улицу густым облаком. Вик почувствовал, как на его запястье крепко сомкнулась узкая, чуть дрожащая чешуйчатая ладошка и потянула за собой, в ближайшую подворотню.

– Живей!

Мия тянула его за собой все сильнее, петляя в лабиринте улочек, и он едва поспевал за ней, слыша за спиной голоса и долгий, разочарованный, протяжный крик. Вопль хищника, в очередной раз упустившего желанную добычу.

– Подожди… Мне тяжело…

Змейка замедлилась, перешла на шаг и лишь тогда оглянулась.

На перепачканном копотью лице ярко сияли серьезные золотые глаза с вертикальным зрачком. Сердце у дудочника колотилось так, что казалось, еще немного – и он не выдержит и просто разорвется. Но вот от бега ли…

– Ты снова спасаешь мне жизнь, – хрипло, с усилием выдохнул он, протягивая руку и осторожно стирая со щеки девушки черное пятно. Брови у нее были опалены и топорщились жесткой короткой щеточкой, лицо раскраснелось, волосы надо лбом завились от жара и стояли дыбом, но в целом девушка выглядела не пострадавшей. Змеелюды поголовно были славны тем, что магической пулей их не убьешь, – выстрел просто срикошетит в сторону, едва коснувшись волшебной чешуи, но вот чтобы шасса и в человечьем облике могла отводить «зажигательные» пули, об этом Викториан еще не слышал. Теперь увидел воочию, что и такое может быть. – Какая-то неправильная ты шасса. Я не знал, что ваш род и в человеческом облике может вот так запросто отбить заколдованную пулю…

Она лишь неопределенно пожала плечами, отводя взгляд.

– Я тоже об этом не знала до сегодняшнего дня.

И торопливо пошла дальше по улице, негромко постукивая при каждом шаге о камни мостовой деревянным посохом с обгоревшим, все еще дымящимся оголовьем…

В доме у нас с Искрой царил такой бедлам, коего видеть еще не приходилось. Харлекин еще с утра, как только я вышла за дверь «по делам», принялся на всякий случай собирать дорожные сумки с самым необходимым, и, когда я ввалилась в горницу, едва дыша от бега по жаре, которая с каждой минутой становилась все сильнее, даже не слишком удивился. Только окинул привалившегося к стене дудочника неприязненным взглядом, сдернул с кровати лоскутное одеяло, торопливо свернул его в трубку и перебросил Вику.

– Пригодится в дороге, ночи в степи даже летом прохладные. Змейка, когда успела лицо в костер сунуть? У тебя брови опалены.

– Это не костер был. – Я оставила посох у двери и метнулась к подоконнику, снимая с него небольшой плетеный короб с травяными сборами. И зачем я только ползала по траве, выискивая нужные корешки и тоненькие, как ниточки, стебельки, которые росли, спутываясь в плотный клубок, отвар из которых снимает жар, ломоту в костях, а припарка помогает открытой ране не воспалиться? Для кого старалась-то, если Искре не страшны подобные недуги и его тело само справляется с подобными неприятностями? – Это Катрина.

– Та чокнутая орденская баба, которая открыла пальбу в ромалийском зимовье? – как бы между делом поинтересовался Искра, пинком выталкивая на середину комнаты сундук с вещами.

– Она самая, – подтвердила я, вытряхивая ломкие сухие стебельки на чистое полотенце и пряча получившийся сверток в свою дорожную ромалийскую сумку с длинным ремнем, яркую, увешанную вылинявшими лентами и шнурками. Купила неделю назад на базаре, не смогла устоять. Вот и пригодилась. – Затеяла здесь охоту, причем даже не на нас с тобой, а вот на него.

Музыкант, на которого я указала пальцем, встрепенулся и тяжело вздохнул, продолжая молча увязывать доставшееся ему одеяло невесть откуда выуженным обрезком тонкой бечевы. Искра нехорошо ухмыльнулся, вынимая из сундука два широких шерстяных плаща и перекидывая их через крышку.

– Змейка, ты не будешь против, если при следующей встрече я ее все-таки съем? Хочу быть уверен, что она перестанет с завидной регулярностью возникать у нас на дороге в самое неподходящее время.

– Не против, – в тон отозвалась я, забираясь в раскрытый Искрой сундук едва ли не по пояс и вытаскивая оттуда грубые, но на редкость удобные дорожные башмаки с подбитыми железом каблуками. – Только подожди, пока я хотя бы отвернусь, боюсь, что зрелище будет не самое приятное.

– Я вам не мешаю? – вежливо поинтересовался дудочник, подходя к окну и выглядывая на улицу. – О, сюда местная стража идет. Неужели в тюрьму посадят за нарушение общественного порядка?

– Нет, просто выгонят за пределы города, – охотно пояснила я, сбрасывая туфли и торопливо обматывая ступни чистыми портянками. – Нас через одни внешние ворота выставят, стрелявших – через другие, и дальше мы все будем предоставлены сами себе. В Огнеце запрещены драки, и уж тем более стрельба – только за его пределами.

– И вернуться вам не дадут? – негромко поинтересовался Викториан, отодвигаясь от окна и наблюдая за тем, как я затягиваю шнурки на башмаках и одергиваю подол яркой ромалийской юбки в мелкий цветочек.

– Дадут. Через месяц. Если выживем, – ответил за меня Искра, впрягаясь в лямки большого дорожного ранца, к которому уже были привязаны два свернутых в плотные трубки походных одеяла, и сгреб плащи с крышки сундука.